Опричник (СИ) - Борчанинов Геннадий

— Никита Степаныч! Держись! — кричали мне опричники, подбегающие по льду с верёвками в руках.

Я впервые добрым словом помянул ориентализацию войск, вооружение на татарский манер. Многие возили с собой арканы.

Первым, как ни странно, подбежал Космач, не самый быстрый бегун из нас всех, осторожными скользящими движениями, бросил мне верёвку. Конец верёвки со скользящей петлёй упал в полутора метрах от меня, не достать. Васька начал быстро наматывать верёвку на локоть, чтобы бросить снова.

Я почувствовал, как ноги у меня свело судорогой, стиснул зубы от острой боли. Большинство провалившихся под лёд именно так и тонули.

— Д-давай, В-васька, — просипел я.

Остальные, хоть и тоже выбрались на лёд, держались чуть поодаль. Лёд под ними и без того трещал и проседал, а оказаться в воде всей бандой не хотелось никому. Васька Космач снова кинул верёвку, на этот раз удачно, петля проехалась по мокрой льдине и ухнула в воду рядом с нами. Я тут же подхватил её, накинул петлю на голову князю, просунул одну его руку, чтобы затянулась петля не на глотке, а под мышкой.

— Тяни! — приказал я.

— А ты? — выкрикнул Космач.

— Тяни, говорю! — прорычал я.

Ослушаться он не посмел, начал вытягивать князя на лёд. Я принялся подталкивать его сзади. К счастью, у Ростовского включился инстинкт самосохранения, и он сам тоже начал выбираться из холодной воды. Я же, как только князя вытянули, немного переместился вниз по течению и попробовал снова заскочить на льдину. Это потребовало приложить максимум усилий, задействовать последние резервы, но я всё же заполз на тонкий подтаявший лёд, неуклюже, как морж, с великим трудом. В тот же момент силы кончились, и я остался лежать на кромке льда, пытаясь хоть немного перевести дух.

Глянул на Ваську и князя, Ростовского тянули по мокрому льду, как мешок с дерьмом. Васька делал это медленно, осторожно, в любой момент рискуя провалиться сам. Ко мне тоже осторожно подбирался один из опричников, Гришка Обух, один из тех, кто оставался на заречной стороне. Он даже не шёл шагом, а лёг на мокрый снег и пополз ко мне по-пластунски. Я понимал, что должен бы поползти навстречу, но не мог даже пошевелиться. Сил попросту не осталось.

Однако я быстро вспомнил, что после купания в ледяной воде нельзя оставаться без движения, иначе тебя ждёт переохлаждение и смерть, пусть даже на улице ноль градусов, а не минус сорок. Так что пришлось себя заставить. Каждое движение давалось с трудом, вытягивая остатки энергии, но как только я немного прополз вперёд, рядом со мной упала верёвка.

— Никита Степаныч, хватай! — крикнул мне Обух.

Окоченевшими пальцами это оказалось сделать очень непросто, но я всё же просунул руку и голову в петлю, и Гришка потащил меня по льду, а я помогал, слабо перебирая руками и ногами.

Я даже и не заметил, в какой момент мы оказались на берегу. Меня просто подхватили чьи-то руки, куда-то потащили, начали снимать с меня мокрую насквозь одежду. Завели в какую-то избу, посадили у печки, закутали. Я понемногу приходил в себя. Что там с князем — хрен его знает. С несчастным лодочником — тоже. Что с дядькой и опричниками, оставшимися на другом берегу — непонятно. Все эти вопросы ответа не имели, а спросить пока было не у кого, в избе я остался один. Отогревался.

Мысли приходили сплошь мрачные, неприятные. Хуже всего было осознавать, что я сейчас мог просто и бесславно погибнуть. Даже не в бою, а просто упав за борт и не сумев выплыть.

Холод пробирал до костей, я никак не мог согреться, даже при том, что сидел практически у самого огня. Сейчас бы в баньку, жарко натопленную, на верхнюю полку, да поддать пару… Хотя мне казалось, я и там не согреюсь, этот холод будет преследовать меня вечно.

В избу зашёл Никита Овчина, прикрыл дверь за собой, снял шапку. Я поднял на него тяжёлый взгляд.

— Там это… Остальные переправились… — доложил он.

— С князем что? — хрипло спросил я.

Он замялся, начал теребить шапку в руках.

— Помяли его малость… В сердцах… А то чего он? — сказал мой тёзка.

И правда. Чего это он.

— Не убили хоть? — спросил я.

— Не… — сказал Никита. — Хотя и хотелось.

Мне тоже. Но нельзя. Раз уж государь велел доставить его к нему, надо доставить. Главное, чтобы он дорогой не помер от воспаления лёгких. В эти времена можно было проще простого отъехать в мир иной от банальной простуды. Антибиотиков нет, противовирусных нет, даже банального парацетамола нет, сплошные народные средства.

Заболеть я действительно опасался. Боялся и раньше, а теперь, после этого купания, боялся вдвойне. А ведь тут, между прочим, не только простуда могла убить. При особом везении подцепить можно было что угодно, от банальной оспы, которой Никита Злобин, кстати, не болел, и до самой натуральной чумы. Я хоть и мыл руки, и ел-пил только из собственной посуды, и всячески старался себя обезопасить, всё равно на сто процентов застрахован не был.

— Я тебе сухое вот принёс, — сказал Никита.

— Спаси Христос, — поблагодарил я. — Если сапоги с шапкой мне отыщете, вообще хорошо будет. Тут, кажись, торг неподалёку, на этом берегу.

— Всё тут есть, — сказал он.

Чтобы скинуть с плеч толстое одеяло, понадобилось недюжинное волевое усилие. Но я встал, развязал принесённый узелок и оделся в сухое, простые тёмные штаны, чёрный подрясник с узкими рукавами и суконный кафтан. Шапка досталась вытертая, поношенная, чужая, но зато сапоги подошли идеально, как на меня сшиты.

Я подобрал свой пояс с саблей, всё ещё влажный, достал саблю из ножен, вытер тряпицей. Всё нужно будет чистить, и саблю, и пистолеты. Занятие на целый вечер. Когда опоясался, вновь посмотрел на Овчину.

— Лодочника-то достали? — спросил я.

Опричник вновь замялся.

— Да он вроде к той стороне уплыл…

— Ладно, — проворчал я. — Пошли, не будем время терять.

Я вышел на улицу, снова ощущая, как холод забирается под одежду, увидел опричников, ждущих только меня. Ко мне тут же бросился дядька.

— Никитка! Слава те, Христе! — выдохнул он.

Не представляю, что он чувствовал, видя, как на его глазах опрокидывается лодка со мной внутри. Да он бы сам первым в воду кинулся, чтобы меня спасти.

— Всё в порядке, дядька, — тихо сказал я, хлопая его по широкой спине. — Жив-здоров, подумаешь, искупался малость, ты же вот сам на Крещение в прорубь окунался…

Опричники все уже были готовы ехать, а вот наш арестованный князь сидел на земле с разбитым носом и заплывшей мордой. Отпинали его со всем усердием. Сушить его тоже никто не думал, так что он крупно дрожал, обняв себя за коленки, как малый ребёнок, и истекал водой. Под ним набралась уже порядочная такая лужа.

— Тоже его высушить надо, — сказал я. — Не то помрёт до того, как к государю доставим. Рубище хоть какое дайте ему.

Пара опричников брезгливо, будто купался князь не в Оке, а в выгребной яме, потащили его к избе. Окоченевший Ростовский не сопротивлялся.

— Думаю, лучше об этом не болтать лишний раз, — сказал я.

Опричники закивали, хотя я знал, что всё равно история разлетится по всей Москве, по дороге обрастая небывалыми подробностями, что Ростовского пытались вызволить вятские ушкуйники или речные пираты, а мы отбивались, стреляя из пушек.

Команда поддержки князя Ростовского, впрочем, не показывалась. Нас тут было в разы больше, и никакой лихой налёт не помог бы им вызволить своего патрона, хотя что-то мне подсказывало, что они держатся где-то поблизости, наблюдая из укрытия.

Постоялый двор мы покинули только через час, выехали большой кавалькадой, устремляясь на запад, к Москве. Опального князя, одетого в дырявое рубище из мешковины, привязали к седлу спиной вперёд, чтобы ему опять не взбрела в голову какая-нибудь глупость. А ведь мог ехать спокойно, со всем почётом, и даже пояс ему бы вернули.

И без того немаленькое лицо Семёна Васильевича распухло, как будто он сунул харю в пчелиный улей, глазки заплыли, разбитые губы напоминали лепёшки. Душу опричники отвели знатно, иначе и не скажешь. Ладно хоть не убили ненароком.