Джон Дэвид Калифорния - Вечером во ржи: 60 лет спустя
Иду на улицу подышать свежим воздухом. Перехожу на другую сторону, удаляюсь на полквартала – просто чтобы убить время. Ни свет ни заря, на улицах почти безлюдно. Солнце, правда, встало, но еще не выглянуло из-за крыш. Оно распалось на миллионы сверкающих частиц, выбирается из воды и крадется переулками. По пути вижу книжный магазин; в витрине выставлена карта Манхэттена. Чисто из интереса останавливаюсь и нахожу пальцем свое местоположение. Это – нечто. Множество тайн за множеством кирпичных стен. Но она прекрасна. Веду пальцем по стеклу через всю карту, от автовокзала до парка, дальше вверх, до нашего старого дома, и обратно в парк – причем всеми путями, какими я только ходил в последние дни. Палец помнит каждый мой шаг. Ведет меня разными улицами в Чайнатаун, на Юнион-сквер и обратно к «Рузвельту», по всему Манхэттену – и приводит туда, где я сейчас остановился. Под пальцем у меня – история, а в витрине выставлена моя жизнь. Проживаю ее в обратном порядке: палец двигается назад, воспроизводя каждый мой шаг. Походил я туда и обратно, поплавал от настоящего к прошлому, от настоящего к прошлому, а тут, глядишь, и на автовокзал пора.
Беру билет, спускаюсь по лестнице на посадку. В автобусе яблоку негде упасть, тут и думать нечего вольготно устроиться. Засовываю руки под мышки и засыпаю, привалившись к окну и думая о Фиби. Время от времени – правда, не часто – прокручиваю старые пленки с ее изображением. Странно: такое чувство, что за минувшие шестьдесят лет она никогда не была мне ближе, чем теперь.
Прибываем в Филадельфию: время, можно сказать, обеденное, денек ясный, небо голубое и все такое прочее. Поначалу, выйдя из автобуса, я ничуть не парюсь по поводу предстоящих событий; надо только зайти в уборную по малой нужде. Но тут вдруг начинаю психовать. И ведь не устал, не проголодался, ничего такого – а почему-то задергался. Плещу в лицо холодной водой, отфыркиваюсь. Начинаю пересчитывать кафельные плитки, которые отражаются в зеркале; понемногу прихожу в себя. Решаю посидеть в зале ожидания и едва не спотыкаюсь о собаку, которая развалилась на полу. А поводок – в руках у девчушки лет семи-восьми.
Подвинься, Снежок, говорит девочка и тянет за поводок, освобождая мне подход к скамейке.
Для семилетней девочки такой пес – в самый раз. Маленький, пушистый, не поймешь, где зад, где перед. А рядом в окружении чемоданов и дорожных сумок сидит ее мать, книжку читает. Багажа вокруг нее столько, что будь она безногой, я бы не заметил.
Я помалкиваю, хотя когда у меня шалят нервы, готов даже с деревом о погоде поговорить за неимением лучшего. Встаю, покупаю в киоске сэндвич и газету, возвращаюсь на свое место. Жую сэндвич и смотрю, как девочка тянет Снежка за поводок, пока тот, измучившись, не ложится с тяжелым вздохом на пол, чтобы больше не двигаться. Вскоре по трансляции гулким, ржавым металлическим голосом объявляют посадку на мое направление. Девочка поднимает Снежка на руки, а мать берется за чемоданы, и я вижу, что ноги у нее реально присутствуют; нам, кажется, по пути. Когда-то это была Фиби. Когда-то это была любая девчонка, какую ни возьми; занимаю место поблизости от мамы с дочкой.
До моей остановки всего сорок минут езды; иду к выходу, девчушка остается от меня слева; улыбаюсь ей и ее собаке.
Пока, Снежок, говорю я с улыбкой.
Девочка настороженно прижимает Снежка к себе, чтобы я, чего доброго, на него не позарился.
Стою на обочине, пропускаю автобус. Когда он с ревом срывается со стоянки, за ним обнаруживается указатель: «Земляничный холм». Перехожу на другую сторону и шагаю вдоль подъездной аллеи.
Не иначе как их строят по единому плану, потому что эта аллея выровнена так же, как в «Саннисайде», – если, конечно, такое возможно. И здание практически такое же, как в «Саннисайде», если не считать вывески в форме земляничины, свисающей над парадной дверью. В вестибюле прохладно и тихо. Наверное, кто-то специально изучает вкусы стариков – идеально ровная аллея, пруд с рыбками на заднем дворе, молоденькая дежурная за стойкой, – чтобы результаты были размножены под копирку и взяты за образец. Прямо как «Макдоналдс», только вместо гамбургеров живые люди.
Из-за стойки торчит одна девичья макушка. Подхожу, делаю вид, что я здесь свой.
Здрасьте вам, говорю.
Она отрывается от книжки.
Здравствуйте, отвечает.
Тут я слегка стушевался, потому что эту часть заранее не продумал.
Э-э-э… Я приехал повидать свою сестренку, Фиби… Хардуэлл, – и прикусываю язык.
Не нужно было фантазировать, но слово не воробей.
Впрочем, девушку такая фамилия ничуть не поразила.
Она всего-навсего говорит:
К сожалению, на сегодня часы посещения закончены. Приходите завтра с десяти до двенадцати – и, не дожидаясь моего ответа, утыкается в книжку.
Наверное, я бы мог ей рассказать, чего мне стоило сюда добраться, каким долгим был этот путь и через что мне пришлось пройти, но качать права неохота. Выходя из-под земляничины и шагая по немыслимо ровной аллее, стараюсь не раздражаться. Я – безмозглый сухой прутик, который течением уносит вниз по реке. Остановился на обочине, жду, только один раз сбегал за распределительный щит. Битый час дожидаюсь автобуса; вхожу и начинаю искать глазами Снежка, хотя умом понимаю, что это дикость. Он же был в другом автобусе. В другой жизни. Стыдно, конечно, но я испытываю только облегчение.
Его жизнь настолько отдалилась, что уже движется по собственным рельсам. География так обширна, что за всеми подробностями теперь не уследить, и не всегда ясно, что сулит новый поворот. Брошенные мной семена где-то остались и дали побеги, не требуя ухода, но сад нынче так разросся, что в нем уже ничего не найти. Пытаюсь отыскать нужные кнопки, установить очередность поворота ключей, чтобы в тот миг, когда солнце заиграет на шестой колонне, земля содрогнулась и разверзлась стена.
Им необходимо воссоединиться, иначе он потеряет свою целостность. Все вещи взаимосвязаны, и ему, прежде чем идти дальше, нужно залатать эту прореху. Нельзя ему мешать. Постараюсь не подвести.
Возвращаюсь на автовокзал в пятом часу. В голове какая-то пустота – думаю, оттого, что я в эти дни постоянно куда-то мчался. Но все равно сидеть не хочется; нарезаю круги вокруг вокзала, чтобы выветрился туман, окутавший меня изнутри. А в глубине души есть желание ничего не делать – просто завалиться на мягкие белые простыни и уплыть вместе с запахом стирального порошка.
Лечь и обо всем забыть. Если надумаю вернуться, сперва, конечно, начнется легкий хай, но со временем все устаканится. Такое ощущение, будто я всю жизнь куда-то бегу, а теперь устал. Видимо, Дэниелу еще не сообщили, а Фиби, надо думать, все равно.
А ведь я реально устал – до такой степени, что уже готов лечь на пол и уснуть прямо в здании автовокзала. Машинально вытягиваю руку, хватаюсь за первый попавшийся выступ, и тут на меня рушится эта треклятая стена.
Открываю глаза и вижу: вокруг толпятся люди. Какой-то человек стоит на коленях рядом со мной, приложив ухо мне к груди. Думаю, это водитель автобуса, потому что мне видна только форменная фуражка. Рубашка у меня расстегнута, кто-то обмахивает мне лицо журналом. Когда мне удается сфокусировать зрение, поднимаю голову, и толпа вмиг рассеивается. Шофер выпрямляется, и я вижу, что мое тело, от живота до кончиков ног, укрыто журналами. Я еще подумал: придет же такое в голову – человека журналами укрывать, но тут мне на глаза попадается перевернутый журнальный стенд. Приподнимаюсь на локте.
Как вы? – спрашивает водитель.
Пытаюсь определить, нет ли у меня переломов или ушибов, – нет, все в порядке.
Я, говорю, только что перенес операцию – а журналы сыплются с меня на пол. Новый кардиостимулятор. Вероятно, плохо отрегулировали.
Водитель таращится мне на грудь, но мои пальцы уже застегивают пуговицы.
Собственно, добавляю, я как раз туда и еду: кардиостимулятор настраивать.
Водитель помогает мне встать, и я готовлюсь, что сейчас меня пронзит боль, но ничуть не бывало. Какая-то девушка собирает журналы, один за другим, и расставляет на стенде.
Будто сомневаясь, что я могу стоять на ногах, водитель поддерживает меня под руку и говорит:
Если кардиостимулятор барахлит, вам двигаться вредно.
Зачем я соврал – понятия не имею. Вот так всю жизнь. Вру почем зря, как начну – не могу остановиться.
Меня, говорю, будут встречать.
Он провожает меня на посадку, о чем-то переговаривается с нашим водителем, и тот впускает меня в автобус без очереди, тогда я благодарю своего провожатого и смотрю, как он бочком спускается по ступенькам, разворачивая широченные плечи, которые не пролезают в дверь. Автобус быстро заполняют пассажиры; бесчисленные сумки и коробки отправляются на багажные полки. Вначале у меня слегка дрожат колени, но когда мы выруливаем на автостраду, все приходит в норму.
