Джон Дэвид Калифорния - Вечером во ржи: 60 лет спустя
Не скажу, говорит, обещаю.
Волосы у нее – перец с солью, а из-под них выбиваются совершенно седые прядки.
Расскажи мне, просит, какую-нибудь историю, а сама жмется ко мне, и мы касаемся друг друга руками и ногами.
Пахнет от нее как от маленькой девочки. Сидим вплотную – кожа да кости в общей сложности на сто сорок лет. У меня в груди шевелится печаль; надо срочно придумать какую-нибудь историю. Придумываю вот что – про уток, которых застала врасплох суровая зима и они вмерзли в озеро, потому что вода мгновенно превратилась в лед. Выход у них один: всем дружно взлететь, поднять на лапках это замерзшее озерцо и приземлиться в теплых краях. Так они и сделали; где было озеро, там осталась впадина, а где они приземлились, там стало озеро.
Досказал – и смотрю на Фиби, а она глаза закрыла.
Тихонько приоткрывается дверь: «Хемингуэй», вероятно, присел на корточки, потому как мне видна только макушка.
Ну, что там? – спрашивает, а сцена эта – просто умора: я сижу на кровати под боком у сестры и хочу с нею вместе смыться с помощью старика ветерана; прикусываю язык, чтобы не заржать.
Я встаю, а Фиби не двигается и опять смотрит на меня с тревогой.
Предки спят, говорю ей. Они никогда не узнают, верь мне. Ну, пошли.
Не знаю, правильно ли я поступил. Никогда в жизни так не дергался, честное слово, но отступать поздно.
Крадемся по коридору, всякий раз заглядывая за угол. Это больше похоже на выход из холодной войны с Россией, чем на бегство из дома престарелых. В вестибюль мы с Фиби проскальзываем за спиной «Хемингуэя» и оставляем его заговаривать зубы дежурной.
Вскоре он нас догоняет, довольный, как слон, и мы спускаемся с пригорка.
Ай да мы! – шепчет он. Отрываемся!
С обеих сторон подступает дубовая аллея; он быстрым шагом идет впереди нас. Фиби протискивается мимо меня и, кажется, ни о чем больше не беспокоится. Сдается мне, это потому, что она не вполне отдает себе отчет в том, что происходит. Не волнуйся. Предки не узнают, для верности повторяю я.
Останавливаемся на обочине, автобус подъезжает довольно скоро и тормозит в облачке пыли. Дверь с шипением открывается, и я подталкиваю Фиби вверх по ступенькам. «Хемингуэй» еще ничего не сказал, а я уже знаю заранее. Достаточно, что он постукал меня по плечу.
Я… я не могу, бормочет он и глядит на меня большими печальными глазами.
Отходит от автобуса и провожает меня виноватой улыбкой.
Да ладно, говорю, чего уж там – и пожимаю ему руку, перед тем как войти в автобус.
Иду по проходу и сажусь, чтобы помахать на прощанье нашему общему знакомому. Вижу его поверх кромки окна: все так же стоит и опирается на невидимое ружье. Мы уносимся прочь, а он становится все меньше и меньше, пока не превращается в крапинку, неотличимую от других, и бредет вверх по холму – наверное, в самый последний раз.
В автобусе ничего интересного не происходит. Фиби задремывает, положив голову мне на плечо, и просыпается только на подъезде к Филадельфии, когда я распрямляю спину. Замечаю, что мочки ушей у нее в морщинах, вспоминаю, какой была моя сестренка шестьдесят лет назад, и чувствую, что жизнь моя замкнулась в круг, вернула меня к началу.
Сонно тащимся в здание автовокзала. Вечереет; кругом полно народу – все ждут автобусов, чтобы разъехаться кто куда. Садимся на скамью; вижу газетный киоск с опущенными ставнями. Вскоре прибывает наш автобус, пассажиры вытекают из него ручейком и спешат к своим автомобилям и к стоянке такси, а мы проходим на посадку.
Занимаем два передних места, справа от водителя. Фиби устала, да и я тоже, но уснуть не могу. В салоне темно, хоть глаз выколи; автобус урчит и с аппетитом поедает белую разметку, бегущую ему навстречу. Я слежу взглядом за этими линиями, и в конце концов мне удается закрыть глаза.
Фиби, зову, резко выпрямляюсь и трясу ее за плечо.
Она вскидывает голову и в первый момент, по-моему, не понимает, где находится. Затем глубоко вздыхает.
Я уж думала, это мне приснилось, выдавливает она сквозь зевок, на короткое время разглаживающий ее морщины.
Берет меня под руку и приникает ко мне.
У меня, говорю, к тебе важный разговор.
Я смотрю мимо нее в боковое окно – там отражается ее голова, а дальше маячат, как тени, какие-то темные фигуры.
Какой разговор? – спрашивает, и я реально теряюсь: не знаю, с чего начать.
Исподволь за ней наблюдаю, то есть за ее затылком, отраженным в стекле, и чувствую у себя на лице ее взгляд, который, как рука незрячего, ощупывает его форму и контуры. Урчанье автобуса заполняет притихшую заднюю часть салона.
Прости меня – вот и все, что я успеваю выдавить, пока у меня не потекли слезы; хотя я больше ничего не говорю, во мне крепнет уверенность, что она все поняла.
Она крепче сжимает мой локоть; во время ее рассказа я слушаю урчанье автобуса.
Представляешь, он мне звонил поболтать о том о сем, и с чего бы ни начинался у нас разговор, заканчивался он всегда тобой. Слышу, как у моей сестры учащается дыхание. Он тебя любил, говорит она, и я тоже. Я всегда тебя любила.
На отражение больше не смотрю; вытаращился на свою сестру. В ее влажных глазах вижу какого-то старика, который точно так же вытаращился на меня, и поначалу, на протяжении нескольких секунд, а может, и минут я реально сомневаюсь, что же это за тип.
Обняв ее, как способен только брат, я тут же отворачиваюсь, расправляю плечи и смахиваю последнюю слезу. Когда я теперь смотрю на Фиби, это меня отрезвляет. Через мгновение я ощущаю, как нечто ползет у меня вдоль позвоночника, и понимаю, что через пару секунд оно доберется до головы.
Мне нужно ненадолго закрыть глаза – слышу я свой голос, и как только моя голова касается плеча Фиби, все погружается в темноту.
22
В Нью-Йорк приезжаем к ночи. Чернота здесь гораздо чернее, потому что кругом полно огней; вылезаем из автобуса и бредем сквозь неоновые озера в сторону Таймс-сквер. Я присматриваю место, где мы могли бы переночевать; направляемся прямиком в «Марриотт» – первый попавшийся отель.
Швейцар кого-то мне отдаленно напоминает, но припомнить не могу. Фиби, как сомнамбула, висит у меня на руке; веду ее к лифту; последнее, что я вижу сквозь задвигающиеся дверцы, – это смутно знакомая физиономия швейцара.
Магнитная карта-ключ входит в щель как по маслу; замок пищит, и я толкаю дверь. Сразу чувствую неладное. Прямо перед нами, на окне, – гирлянда из воздушных шаров; через весь потолок натянута широченная лента. Как видно, этот номер предназначался кому-то другому. Не знаю, заметила это Фиби или нет; осторожно толкаю ее локтем в бок, чтобы не клевала носом. Стоим в дверях, озираемся по сторонам – и вдруг из-за стенки вываливает толпа народу с криком:
Сюрприз!
Пришли абсолютно все. Д. Б. по такому случаю надел галстук-бабочку, Молли распустила волосы, и они заструились по воздуху. Кто-то безостановочно кружит на трехколесном велосипеде: смотрю – Алли. Подмигивает мне и на ходу выдувает огромный пузырь из жвачки. Заходим в наш номер: на кровати лежит Чарли, одетая в школьную форму, и лукаво улыбается. Пришли старые знакомые, даже школьные приятели. В углу стоит юный Стрэдлейтер со стаканом в руке; он тоже улыбается и поднимает безмолвный тост. Все радостные, в разноцветных колпачках; пестрый серпантин свисает со штор и змеится по полу. Делаю еще один шаг – и вижу сына с женой и ребятишками. Будто позируют для семейной фотографии. Идем дальше; гости расступаются, и у окна я вижу Мэри. Она ничуть не изменилась. Свежая, как цветок. Поднимаю глаза к потолку и читаю надпись на ленте. «С днем рождения!» – вот такая надпись, а кому адресована, то ли мне, то ли Мэри, то ли еще кому, этого я не знаю. Хотя меня встречают люди из моей жизни, я почему-то здесь чужой.
Просыпаюсь оттого, что Фиби трясет меня за плечо. Первое, что я вижу, – медовый люминесцентный свет прямо за окном; стало быть, мы в Нью-Йорке.
Взявшись под руку, бредем сквозь неоновые озера в сторону Таймс-сквер; Фиби все время жмется ко мне. Устали мы с ней до чертиков; заходим в первый попавшийся отель: как выясняется, это «Марриотт».
За стойкой – молодой человек совершенно непримечательной, как видится издалека, наружности. Но Фиби кое-что узрела и стиснула мне руку. Говорить ничего не потребовалось – я и сам очень скоро заметил. Парнишка за стойкой – моя почти точная копия шестидесятилетней давности.
Высвобождаю руку, потому что Фиби делает мне больно, прямо впивается пальцами, и начинаю пристально разглядывать себя. Облачился в темно-синий костюм, стою за стойкой отеля «Марриотт» на Таймс-сквер – как будто так и надо.
Не сводя с него взгляда, подхожу к стойке и спрашиваю, есть ли свободные номера. Он улыбается мне из-за стойки, бегает пальцами по клавиатуре компьютера, и каждый его жест, каждая складочка – это я. Протягивает мне магнитную карту-ключ, и наши пальцы мимолетно соприкасаются – это моя рука дотрагивается до меня. Направляюсь к лифту, но решаю проверить еще одну вещь, чтобы убедиться наверняка, а для этого надо вернуться к стойке.
