Помещик (СИ) - Шерр Михаил

— Тут вы сами решайте, как правильно поступать. Я пока в этом деле не очень разбираюсь.

— Хитрите, барин. Я вот вижу другое. Вы в крестьянском деле больше многих понимаете. Даже удивительно. Такие советы даете. Батюшка ваш, Георгий Петрович, в крестьянском деле толк конечно знал, а вот вы когда в это дело вникли? Удивительно даже. Мы вас с братьями на полях не видели.

Я многозначительно развел руками и изрядно озадаченный отошел от старика Сидора, который в этот момент отвлекся на ребятню неожиданно устроившую беготню среди снопов.

— А ну, кышь пострелята! Нашли места где бегать. Вот я вас.

Пацанята и девчонки в рассыпную бросились прочь от грозного старосты. Они уже хорошо знали, что он слов на ветер не бросает и легко можно вечером оказаться лежащим поперек давки в родной избе, ожидая наказания за баловство.

Что уж там во мне разглядел Сидор я не знаю, но он калач тертый и глазастый. А высказанный комплимент конечно очень приятный.

Но на лаврах буду пребывать потом. А сейчас надо продолжить осваивать самое тяжелое на мой взгляд, работу с косой на уборке зерновых.

В большинстве деревень в окрестностях, хлеба убирают преимущественно серпами. Но еще старый барин, так мужики называли деда, Петра Георгиевича, будучи по делам службы Государю в Курляндии, увидел как там ловко убирают хлеба косами.

Наши мужики нововведение приняли в штыки, но со временем с правотой барина согласились и в некоторые года большую часть зерновых убирали косами.

Работу серпами я конечно видел, а вот про уборку литовками только слышал и сразу же решил освоить это непростое дело.

Косами хлеб убирался быстрее и намного чище. Стерня за косарями была любо дорого смотреть.

Я встал между двумя рослыми молодыми мужиками. У косарей был небольшой перерыв и они помогли мне правильно встать в ряд и поправить косу.

— Вы, барин, не спешите, — сказал один из мужиков. — Очень важно спину правильно держать и руками плавно всё делать, без рывков. На меня посматривайте.

Про держание спины я уже хорошо знал, прошлый раз у меня было чувство, что с поля не смогу даже уйти и придется уползать. Но похоже я неплохой ученик, так как сегодня у меня неожиданно стало что-то получаться.

Конечно я еще не специалист, но на мой дилетантский взгляд после обеда в полевых условиях дело на господской запашке успешно двинулось к окончанию работ.

Мужики заметно повеселели, а бабоньки даже затянули какую-то веселую песню. Слов разобрать не мог, вжиканье кос кругом их заглушало, но мотив слышен был ясно.

— Хорошо, барин, в этом годе мы уборку начали и как идет любо-дорого. Никогда так рано господский клин не заканчивали, — поделился со мной один из мужиков во время короткого перерыва. — Вам хорошо и мужику лишний день, а то и два на уборку будет.

Мужик сложил ладонь козырьком и посмотрел куда-то вдаль.

— Дожди думаю могут зайти на пару, а то и тройку дней. А у нас запас есть. Сидор Матвеевич говорил, что возможно можно будет и мужицких наделов снопы на барское гумно возить. Ежели разрешите, то деревня точно с хлебушком будет и не придется лебеду есть.

— А что приходилось лебеду есть? — спросил я. У меня в голове не укладывалось, как в деревне может быть голод. Неужели всё может быть так плохо.

— Приходилось, барин, и не раз.

Продолжать разговор на эту скользкую тему желания не было. С молодым барином мои крепостные похоже пока не боятся вести более менее откровенные разговоры.

Но на дворе сейчас 1840 год, вроде бы нынешние времена Николая Первого, которого если я помню правильно называли Палкиным, свободными не назовешь. Наверное самые махровые времена крепостничества. И существующие сословные ограничения и различия вещи очень серьёзные.

Поэтому надо ухо держать востро и не переходить некоторые, как любят говорить в покинутых мною временах, «красные» линии.

Вот выкарабкаюсь из дурно пахнущей субстанции, в которой оказался благодаря воровству господина Макарова, тогда и можно будет позволять себе изображать из себя либерала и вести скользкие разговоры.

Наш ряд косарей стоял на последних десятинах моего клина и первые в ряду косари уже начали победно поднимать литовки в знак окончания своего тяжелого труда, как сзади, где бабы увязывали снопы, сразу же укладывая их на телеги, раздался чей-то дикий вопль.

Я в этот момент уже был почти при последнем издыхании. Спина просто раскалывалась, руки я уже совершенно не чувствовал. В глазах всё начинало плыть и оставшиеся буквально три или четыре метра казались мне километрами.

Но раздавшийся сзади почти звериный вопль встряхнул меня. Сразу же прошла боль в пояснице, появилась сила в руках и резко просветлело в глазах.

Обернувшись, я увидел, что одна из молодух в буквальном смысле рвет на себе волосы и дико истошно вопит. Я с трудом разобрал в её крике имя Ванечка. Бросив литовку, я бросился на крик.

Около крайней телеги на стерне лежало маленькой скрюченное тельце, трясущееся в судорогах. В глаза сразу же бросились полыхающие розовым кожные покровы. Малыш естественно был без сознания и очень часто, глубоко и не ровно дышал.

Несчастная мать, рыдая, упала на стерню рядом с малышом и похоже потеряла сознание.

У меня был тяжелый жизненный опыт связанный с детским судорогами на фоне высокой температуры. Страшные слова «фебрильные судороги» я запомнил на всю жизнь с одного раза и всегда помнил горестную усмешку старого врача, который однажды в детской инфекции ответил молодой мамаше:

— Если вам, милочка, не дай Бог, доведется их увидеть, то вы это запомните на всю жизнь.

Мне довелось и сейчас я сразу же понял в чем дело.

Но одно дело понять, совсем другое знать, что делать.

А вот тут была полная засада. Чистое поле, август месяц, жара.

— Самогон, уксус, просто холодная вода есть? — вопрос я задал естественно риторический и не удивился нестройным ответам.

— Барин, да откуда это на поле, — и тут меня осенило.

В сотне метров на краю поля возле реки был огромный валун, высотой метра три. Это была местная достопримечательность. Из под камня бил мощный родник. Его вода летом была такой студеной, что сводило зубы, а зимой он не замерзал.

В паре метрах от самого родника образовалось небольшое проточное озеро, шириной метра два и длиной три. Прозрачную и чистейшую воду с этого озера наш народ и тороповские из-за реки брали для питья.

Рядом с валуном росли удивительно красивые березы, родник и маленькое озеро поэтому всегда были в тени.

Схватив малыша, я в буквальном смысле как пуля, помчался к роднику.

Упав на колени перед озером, я погрузил ребенка в ледяную воду, стараясь держать его голову над её поверхностью. Досчитав до двадцати, я выдернул ребенка из воды.

Судороги прекратились, кожные покровы сразу же стали бледными. Малыш тут же открыл глаза и попытался заплакать!

Сзади к роднику бежали мужики и бабы, мне казалось что от их топот содрогается земля. Подбежав, они все замерли и только кто-то сдавленно выдохнул:

— Барин!

Прижимая к себе малыша, я кое как встал с колен и обвел взглядом толпившихся кружком своих крепостных. В глазах некоторых из них я разглядел какой-то мистический ужас. Похоже народ к таким зрелищам не привычный.

Толпа расступилась и ко мне начала подходить мать ребенка. Она продолжала беззвучно плакать и похоже была готова опять в любую секунду потерять сознание.

Малыш на руках у меня зашевелился и более активно начал пытаться плакать.

— Барин, Ванечка мой живой? — выдавила из себя мамаша.

— Живой, — как можно добрее ответил я.

Сзади толпы я увидел подъехавшего на моей коляске Андрея, а кто-то из мужиков вел оседланную лошадь.

— Андрея, грузи мамашу с ребенком и в усадьбу, а я следом верхом.

Андрей перехватил малыша, а я наконец-то перевел дух. С трудом пропихнув в себя воздух, кое-как взгромоздился в седло и потрусил за своей коляской.

Трехлетний Ваня остался жив. Когда его с мамашей привезли в усадьбу, я распорядился разместить их в одной из свободных спален и послал за лекарем в Калугу. Уездный Малоярославец был конечно ближе, но вероятность приезда эскулапа из Калуги была не сравнено выше.