Помещик (СИ) - Шерр Михаил

Помещик

Глава 1

И вот ради этого я, идиот, горбатился два года, экономил на всем, не купил себе новую машину, а продолжаю ездить на сраных китайских дровах!!!

«Увидеть Париж и умереть». Интересно, что бы сейчас сказал господин-товарищ Эренбург, автор этой фразы, про Париж?

До знаменитого Монмартра я еще не добрался, но здесь тоже далеко не окраина, и по улицам должны спешить на учебу и работу миниатюрные белокурые красавицы в элегантных платьицах. В воздухе должен стоять запах тех самых свежих круассанов и ароматы Шанель различных номеров и Кристиан Диор.

А что я вижу и ощущаю на самом деле?

Слева и немного впереди из крошечного старого фиата после ночи, проведенной в таких «комфортабельных» условиях, выбирается на свет божий целая цыганская семья. Как они в таком количестве уместились в ней — загадка. Их целая толпа — шумная и пестрая: старики в выцветших платках, женщины с грудными детьми, завернутыми в грязные тряпки, подростки с хитрыми глазами. Они развесили на дверях машины какое-то тряпье, женщины рядом уже развели маленький костерок и варят на нем какую-то похлебку. Её резкий запах смешивается с ароматом немытых тел, и создается приторная, тошнотворная смесь.

Справа, на расстеленном ковре, плясали выходцы, вероятно, из Северной Африки — алжирцы или марокканцы. Они бьют в бубны, выкрикивают что-то на своем гортанном языке, кружатся в каком-то диком, незнакомом мне танце. Их темные лица блестят от пота, а глаза горят странным, почти безумным огнем. Это, надо полагать, у них подготовка к завтраку, который тут же выкладывают их женщины.

А прямо передо мной толпилась чернокожая публика, почти сплошь очень молодая. Среди них не было женского пола, и это были теперь уже французы. Они спорили, смеялись, перебрасывались какими-то шутками, и их белые зубы сверкали на темных лицах.

Я огляделся. Кругом грязь, нищета и ни намёка на тот рафинированный образ Парижа что был в головах у советских граждан после так любимых нами французских фильмов.

«Где же настоящая Франция?» — подумал я с горечью. — «Где тот Париж, о котором я мечтал? Можно сказать, иногда даже грезил многие годы чуть ли не наяву».

Внезапно между арабами и чернокожими вспыхнула перепалка. Кто-то кого-то толкнул, кто-то что-то крикнул — и через секунду в воздухе уже летели бутылки и камни. Я хотел отойти, но не успел. Что-то тяжелое и твердое ударило меня по голове…

Дикая головная боль, затем темнота, и я куда-то падаю…

Сознание возвращалось медленно и неохотно, рывками. Но в какой-то момент возникшие першение в горле и острая боль в затылке, а затем жгучее жжение в шее резко и окончательно выдернули меня из небытия.

Я понял, что лежу на чём-то жёстком и противном, а в шею впилось что-то колючее и ещё более противное. Руки инстинктивно потянулись к горлу и наткнулись на конец торчащей из-под воротника веревки.

Ощупав горло, я понял что это конец не просто конец пеньковой веревки, а петли на моей шеи.

«Боже правый, я что, повесился⁈» — мелькнула дикая мысль и я, судорожно дернувшись, сел, схватился за петлю, изо всех сил рванул ее и отбросил в сторону.

Дикая боль обожгла горло. Я зашелся в кашле и судорожно дергаясь, с грохотом рухнул на пол. Сердце бешено заколотилось, а в глазах появились черные круги.

Когда зрение прояснилось, я, продолжая лежать, медленно огляделся.

Небольшая и сразу видно убогая комната. Я лежал на простом деревянном полу, достаточно грубо сколоченном и совершенно безобразно обработанном. Когда-то он был покрашен, вероятно, в какой-то ядовито-коричневый цвет. Краска местами уже облупилась, и пол производил мерзкое впечатление кожи какого-то прокаженного.

Я никогда не встречал прокаженных, но на ум почему-то пришло именно такое сравнение.

Дощатые стены комнаты покрашены такой же краской и когда-то были оклеены обоями, которые местами отклеились и оборвались. Низкий, тоже деревянный, балочный потолок. На одной из стен — крошечное окошко забранное железными прутьями и застеклённое мутным, грязным стеклом, сквозь которое едва пробивался дневной свет.Но его хватало, чтобы понять: на дворе стоял хмурый день.

А прямо над моей головой к потолочной балке был привязан длинный обрывок чертовой пеньковой верёвки. Как говорится картина маслом: кретин пытался повеситься, но веревка оборвалась, и он остался жив.

Пошатываясь, я поднялся на ноги и еще раз огляделся. В углу — раковина и большой навесной умывальник. Типа такого, как у меня на даче на улице.

Но в комнате чего-то явно не хватает: дурацкая деревянная кровать, с идиотской не заправленной грязной постелью, грубый деревянный стол, на нем лежат какие-то бумаги, подобие забытого школьного пера, что-то похожее на замысловатую чернильницу и два грубых стула типа табурета.

И никаких признаков цивилизации, то есть электропроводов: лампочек, проводов и розеток

Я оглядел себя. На мне были не мои джинсы, футболка и кроссовки, специально купленные перед поездкой в Париж, а видавший виды сюртук с жилеткой, мятая и грязная сорочка с высоким разорванным воротником. Когда-то она была, вероятно, белой.

Поношенные брюки с вытянутыми коленками, заправленные в сапоги. Единственный предмет гардероба хотя и нечищенный, но более менее новый.

Первая мысль была, я что сдуру или по пьяне подрядился сниматься в каком-нибудь дешевом французском историческом фильме? Но где съемочная группа, кинокамеры и эти, как их называют, софиты?

Нет, съемками здесь не пахнет. Тут пахнет сыростью, плесенью и блевотиной.

Шатаясь, подошел к умывальнику и посмотрел на себя в зеркало на стене над ним.

От увиденного в зеркале у меня чуть ли не буквально застыла кровь в жилах. На меня, боже праведный, смотрела помятая рожа с растрепанными, средней длины грязными сальными волосами, воспаленными глазами с красными прожилками, тонкими усишками над верхней губой и редкой козлиной бородой.

Под правым глазом отцветал старый фингал и из-под разорванного воротника сверкал свежий багровый след от веревки.

«Странгуляционная борозда», — пришло на ум знакомое. А затем меня захлестнули панические мысли.

«Нет, это не я, этого не может быть! Мне шестьдесят с хвостиком! Я упитанный мужчина в самом расцвете сил, а не это вот это вот! Где ранние залысины? Где загар от постоянной многолетней работы на улице? Это не я… Это вообще не я…» — шептал я, с ужасом касаясь своего нового лица.

В этот момент я услышал какой-то грохот и понял, что до этого ничего не слышал.

Грохот доносился со стороны двери. Она была изнутри комнаты закрыта какой-то палкой, просунутой в массивную ручку, и успешно противостояла бешеному напору с той стороны, который сопровождался каким-то дикими воплями.

Кричал явно взрослый мужчина и на русском языке. А вот что он вопил, разобрать было невозможно. Скорее всего, он вежливо просил отпереть дверь.

Я перевел взгляд опять на зеркало.

— Ну и рожа. Прямо-таки «лишний человек», — выдавил из себя, говорить было трудно, горло горело огнем.

Я щипнул себя за руку. Больно. Ударил кулаком по стене — тоже больно.

— Значит, не бред. Либо я сошёл с ума, либо…

Мысль повисла в воздухе.

«Однозначно я куда-то попал. Вариант раз, попадание в дурку. Это подсознание играет со мной злые шутки после того, как один из этих французских уродов приложил меня по голове? Нет, не похоже, по рассказам тех, кто там бывал, все немного не так. Антураж не тот, повесится там нереально, да и где пресловутые санитары? Вариант два. Переместился в прошлое? Но это же бред какой-то, какой, нафиг, провал в прошлое⁈ Но стоп — это неконструктивно. Я не в дурке, это точно, и единственной гипотезой действительно является перемещение во времени. Вот тебе и альтернативная история с путешествиями во времени. Вот тебе самая что ни на есть „попаданческая“ история, над чем я всегда смеялся. Как говорит один товарищ — доигрался, хрен на скрипке».