Помещик (СИ) - Шерр Михаил
Палка, просунутая в ручку двери, наконец поддалась энергичному напору с той стороны и сломалась. Дверь распахнулась и в комнату влетел, вернее даже стремительно, как снаряд, ворвался коренастый мужик лет сорока, в поношенном кафтане и сапогах, которые явно видели лучшие дни.
— Барин! Да что ж вы такое удумали, да как можно, — заголосил он, размазываю кулаками слезы на своем лице.
Он говорил еще что-то по-русски, но каким-то архаичным языком, с оборотами, которые я помнил разве что из классической литературы и слабо понимал.
— Степан? — рискнул предположить я.
— Вы, барин, гляжу действительно немного того, даже меня не узнаете! Конечно Степан, ваш лакей! Я же говорил дохтуру — молодой барин не в себе после того письма! Вешаться! Да как вы могли! Барин! Да что ж вы творите!
— Всё, хватит орать, как видишь, не получилось, — просипел я.
Слуга мгновенно замер с открытым ртом. Видимо, его «молодой барин» никогда не отличался чувством юмора.
Пауза несколько затянулась, и я решил, что события желательно немного форсировать.
— Ты, Степан, думается мне, хотел что-то сказать?
— Хотел, барин, хотел… Родители ваши только преставились, а вы уже в петлю полезли.
— Преставились? — я нарочно сделал глупое лицо.
— В мир иной отошли, барин! Батюшка с матушкой! Господь прибрал в один день, как известие пришло, что братья ваши старшие на Кавказе костьми легли. Имение заложено, а вы тут… — он махнул рукой в сторону оборванной веревки.
В этот момент в голове что-то щёлкнуло.
Воспоминания. Не мои. Его.
При слове «батюшка» в голове всплыл образ пожилого седого как лунь мужчины с такими же седыми бакенбардами и добрыми глазами. «Матушка» — полная женщина в чёрном платье, всегда пахнувшая какими-то травами. «Братья» — два, похожих друг на друга, молодых офицеров в военной форме.
«Имение» — и я вдруг ясно представил большой деревянный дом, сад, конюшни…
И вдруг в голове всплыло слово: «Долги».
Еще слегка пошатываясь я вернулся к раковине с умывальником и начал раздеваться. Степан хотел помочь, но я оттолкнул его.
— Принеси мыло, расческу, полотенце и свежее белье.
Содрав сапоги, бросил их в руки Степана.
— Почисти, — краем глаза я увидел очередное изумление своего лакея. Похоже мои действия были ему также непривычны, как и предыдущие речи.
Вспомнив свои армейские годы, когда приходилось с голым торсом мыться холодной водой, например, после утренней физзарядки, я, фыркая как морж, помылся с головы до пят.
Степан дважды добавлял в умывальник воду. Лакей он наверное расторопный, так как принесенная им вода была уже теплой.
Помывшись и вырядившись в чистое, я почувствовал себя намного лучше, даже шея начала болеть намного меньше. Степан принес какой-то шейный платок и он успешно скрыл красный след на шеи.
Причесавшись, я еще раз принялся разглядывать себя в зеркале.
На этот раз увиденное мне почти понравилось.
Из зеркала на меня смотрел молодой человек, я немного напрягся вспоминая, двадцати двух лет. Худощавый, немного бледный, с правильными, даже красивыми чертами лица. Длинные, закрывающие уши светло-русые волосы, серые глаза, тонкие усики над верхней губой и небольшая бородка клинышком. Вполне симпатичный малый, если честно. Да, надо привыкать к себе новому.
Чистые новые носки приятно ласкали ноги, и даже не хотелось одевать сапоги.
«А Степан молодец, шустрый мужичок. Вон как успел начистить сапоги, блестят так, что можно в них и посмотреться», — подумал я, натягивая сапоги.
Степан умчался приводить в порядок жилетку и сюртук, а я подошел к столу и взял верхнюю бумагу, исписанную немного корявым и явно дрожащим почерком.
С дореволюционной орфографией я был немного знаком и без особого труда начал читать:
«Мир жесток и несправедлив. Я, Александр Георгиевич Нестеров…» и дальше предсмертное идиотское бла-бла гения, непонятого человечеством.
Степан молодец, успел принести подсвечник с тремя зажженными свечами и что-то типа большой пепельницы. Я без колебаний сжег в ней эту чушь. То, что в этом мире меня зовут также, как в покинутом, мною было воспринято совершенно спокойно и даже как само собой разумеющееся.
После этого я взял в руки письмо, полученное накануне. Его автор, некий Семен Иванович, в памяти тут же всплыло, что это управляющий имением, сообщал «милостивому государю Александру Георгиевичу», то есть мне, что мои родители — батюшка Георгий Петрович и матушка Мария Васильевна — скоропостижно скончались в один день, получив известия о гибели на Кавказе старших сыновей Петра и Василия. И поэтому мне надлежит срочно вернуться в Россию.
А ниже было обстоятельное дополнение, написанное рукой старшего брата матушки Алексея Васильевича. Его имение было в соседнем уезде и он взялся подготовить все дела для моего вступления в наследство.
То, что он написал тянуло не на дела, а на поганенькие делишки.
Имение Нестеровых так себе: одна деревня Сосновка, деревянный господский дом, четыреста десятин пахотной земли и около ста крепостных душ мужского пола. Жить, не тужить, в принципе можно. Но есть одно «но». Долги.
Имение, как полагается у большинства нынешних русских дворян, заложено. Оставшиеся тысяч десять залога в Государственном заемном банке, которые надо платить еще целых пятнадцать лет, сумма приличная, но сущая ерунда на фоне всего остального.
Алексей Васильевич успел немного разобраться в наших семейных делах и выяснить, что батюшка оказывается назанимал еще кучу денег у, как сказали бы в покинутом мною 21 веке, физических лиц и в каких-то мутных конторах, например у какого-то еврейского менялы в славном местечке Бердичеве.
Но это полбеды. Второй половиной беды были долги моих братьев. Жалования и денег, присылаемых родителями и бездетным Алексеем Васильевичем им во время их гвардейства в славном городе Санкт-Петербурге, естественно, не хватало, и они долги делали сами. Особенно старший — Петр.
Он умудрился влюбиться в очень красивую дамочку, жениться на ней и завести двух детей: мальчика и девочку. Избранница брата была из московских беспоместных дворян и приданное за неё он получил два сундука нарядов.
Второй брат, Василий, жениться не спешил, долгов он наделал по меньше, и все исключительно карточные.
После отбытия братьев на Кавказ количество новых долгов резко уменьшилось, а невестка с детьми приехала жить к родителям мужа.
Какова сумма общих долгов Алексей Васильевич еще не знает, но обещает к приезду племянника разобраться. И дядюшка полагает, что на моей шее повиснет не меньше ста тысяч.
К моменту, когда я закончил читать письмо, вернулся Степан. Он определенно очень хороший слуга. Почищенные им сюртук и жилетка выглядят вполне пристойно, по крайней мере их не стыдно надеть.
— Степан, собирай вещи. Едем в Россию.
— Но, барин…
— Денег нет?
— Нету.
— А у нас есть что продать или заложить?
— Если покопаться то можно найти, вот ваши пистолеты, например. Или кое-что из гардеропу.
— Что-нибудь по настоящему дорогого и ценного сердцу есть? — что там есть у меня нового я, естественно, не знаю. Возможно если напрягу свои мозги, то может что-нибудь и всплывет.
— Да нету ничего у вас барин, одна… — что одна Степан не сказал. Похоже такие оценки ему давать не по чину.
— Тогда продавай и закладывай все подряд. Поедем лучше налегке, но с деньгами.
Степан ушёл, качая головой и что-то бормоча под нос. Он явно озадачен неожиданным поведением своего барина.
Я снова остался один и вернулся у столу на котором лежали еще две тетради в кожаном переплете. Взял ту, что потоньше и открыл наугад:
«О, дева ангельской красы…»
— Боже, какая пошлость.
Стал листать дальше. Стихи. Ещё стихи, затем еще и всё глупые и пошлые, некоторые на грани фола.
Записи о проигранных в карты деньгах. Суммы различные, есть даже по несколько сотен, одна даже почти тысяча сто. Правда есть записи и о выигрышах. В конце подведенный дебит с кредитом. Естественно господин Nesterof господам французам должен! Хорошо, что всего две половиной тысячи франков.
