Александр Афанасьев - Наступление ч. 4(СИ)
Вторым чувством была темнота.
Третьим — холод. Было очень холодно, и все тело — затекло.
Потом она услышала голоса. Как через ватную подушку — но услышала. Где-то совсем рядом…
— … Ты что охренел?
Молчание…
— Послушайте, мистер. Я не собираюсь убирать за тобой твое дерьмо. Давай сам.
— Это твое дерьмо! Мне до нее дела нет!
— Тогда зачем ты ее траванул?
— Ты что, козел, ничего не понял? Она была в Афганистане! С русскими! Она много видела! Знаешь, что будет, если она приедет к нам в страну и начнет выступать на всех телевизионных каналах, на каких только ей взбредет в голову? Мы все окажемся в дерьме, вот что, друг Махмуд!
— Так запретите ей выступать.
— Ты что, думаешь, что у нас такой же свинарник, как и здесь? У нас демократия, твою мать!
Снова молчание…
— Послушайте, мистер — по-английски неизвестный говорил с акцентом и явной угрозой — я прикрываю вашу задницу всякий раз, когда вы обосретесь и вам надо переменить портки. Я достаю вам все, что нужно, будь это доза героина, левый ствол или золото, которое вы нелегально отправляете в США. Я улаживаю ваши проблемы с местными властями и полицейскими, потому что именно в этом заключается моя работа. Но мне, черт возьми, никто не заплатил ни доллара за то, чтобы я выслушивал оскорбления в адрес моей матери. А если бы и заплатил — я бы не взял их, потому что моя мать стоит дороже сраных долларов. Итак, мистер, или вы извинитесь перед моей матерью прямо сейчас, или я сяду в машину, уеду и расхлебывайте все свое дерьмо сами.
— Почему-то, получая от нас вторую зарплату, ты не называешь наши доллары сраными, Махмуд — огрызнулся говоривший
Его собеседник молчал
— Ну, хорошо — с досадой в голосе заговорил первый — извини, Махмуд. Я ничего не имел в виду по отношению к твоей матери и ко всей твоей семье. Я сказал не подумав. Извини, хорошо…
— И сделал ты, тоже не подумав. Что такого она видела?
— Она была в Афганистане!
— И что?
— Ты ее не знаешь. Она коммунистка. Тайная. Она в полном дерьме, ее принимал сам Кастро. Она делала репортажи из Никарагуа
— Тогда почему ты ее не арестуешь?
— У нас демократия.
— У вас бардак. Так что конкретно она видела в Афганистане?
— Она видела, как живут люди! Она видела все, что делают там русские!
— И что?
— Она видела, как на таможне берут взятки.
— И что? Ты из-за этого испугался? Разве вы не воюете с русскими? Кто вообще поверит ее россказням?
— Поверят. И еще как поверят. Она может начать говорить. И тогда в Вашингтоне начнут задавать вопросы. Например, куда девается гуманитарная помощь, почему ее закупают и доставляют сюда целыми сухогрузами, а люди как были нищими, так и остаются. Эти вопросы начнут задавать уже не Дженна Вард, их начнут задавать конгрессмены и сенаторы из комитетов по разведке. Они никогда не упустят возможности ткнуть нас носом в дерьмо.
— А еще говоришь, что у вас там…демократия. Бардак и есть. Кстати, ответ на вопрос, куда девается гуманитарная помощь, ты знаешь не хуже меня, а…
— Помолчи. Лучше помоги мне.
— Как?
— Надо… автокатастрофу…
— Ты что, дурак? Чем ты ее опоил?
Дженна внезапно поняла — в голове уже достаточно прояснилось, что первый говорящий — это Марк. Второго она тоже откуда-то знала, но не могла понять откуда.
— Этаминалом.
— Ты что, охренел? Его обнаружит в крови любой эксперт. И ты хочешь бросить ее под грузовик в таком виде?
— Поговори с экспертом…
— Ты думаешь, нам доверят? Приедет эксперт из Америки, с ним не договоришься и ты. И я не собираюсь быть крайним в этой истории. Ты обосрался — делай сам.
— Тогда помоги…
— Как?
— Один я не справлюсь. Надо, чтобы кто-то был за рулем.
— Ты и будешь. Давай-ка посмотрим, что с ней. Она связана?
— Да.
— Хорошо, что догадался.
Внезапно темнота… нет, темнота как была и осталась, просто она стала какой-то другой. Свежей, что ли. И разных оттенков — тьмы.
Потом — из ее рта выдернули кляп.
Потом прямо в лицо Дженне ударил луч мощного аккумуляторного фонаря, ослепив ее — она зажмурилась и крепко, по-мужски выругалась.
— Аллах всемогущий… Я ее знаю.
— Да? Откуда?
— Она уже чудила здесь. В Пешаваре. Из-за нее я получил взыскание, и мне еще задержали очередное звание.
Внезапно миссис Вард вспомнила, кем был второй. Она и в самом деле помнила его — и он должен был помнить ее.
— Майор Махмуд из аэропорта… — голос был какой-то каркающий, чужой, он доносился до ее сознания так, как будто она слушала себя саму со стороны.
Фонарь погас.
— Шайтан…
— Теперь ты видишь, что она опасна?
— Да вижу. Как поживаете, мадам американская журналистка?
— Может быть, достанем ее?
— Ни в коем случае. Пусть лежит. Много она выпила этого твоего чая?
— Одну большую кружку.
Она поняла, что они стоят рядом с какой-то крупной дорогой, она слышала шум машин, не непрерывный. Тут мало кто осмеливается ездить ночью — но машины все-таки шумели. Если бы ей удалось развязаться, освободить руки…
— Мало. Но это неважно. Надо чтобы она поссала.
— Зачем? Пока ей приспичит, будет рассвет.
— Значит, нам придется сидеть здесь целый день и ждать! Из-за того, что ты торопишься, вечно происходит всякое дерьмо!
— Вы тоже дров наломали.
— Ладно, дело не в этом… — фонарь снова осветил ее, правда, светил он теперь не прямо в лицо — как поживаете, мадам американский журналист?
— Лучше вас…
Пакистанец захохотал
— Сомневаюсь. Впрочем…. пока мы тут стоим, не согласитесь ли вы, миссис, удовлетворить мое маленькое любопытство. Вы ведь что-то оставили в Пешаваре, так?
— Да пошел ты… Маленький фашистский ублюдок.
Пакистанец снова засмеялся, он был сильным, он был в своей власти, он мог сделать с ней, американской журналистской все, что взбредет в голову, и ему нравилась эта мысль — о вседозволенности. Очень нравилась…
— Я ведь нашел того бачонка, которого наняли вы в качестве гида. Очень жаль — но мое любопытство он удовлетворить не мог. Видимо, я праведен в глазах Аллаха, если он послал мне вас на своем жизненном пути второй раз, чтобы можно было спросить. Просто так, чтобы удовлетворить любопытство, вы ведь все равно не сможете добраться до того, что оставили. Никогда. Так где и что вы оставили?
— Поищи…
— Зачем… Это простая вежливость. Тем более — мне, наконец-то дали подполковника, простили ту небрежность с вами. Да и вам…
— Что-то ты много болтаешь — недовольно заметил американец
— Какая теперь разница… Впрочем, ты прав. Кроме полицейских ее кто-нибудь видел еще?
— Никто. У меня кабинет с отдельным входом.
— Из окон?
— Какого черта, кому надо смотреть в окна!?
Пакистанец неодобрительно цокнул языком
— В таких случаях как раз и бывает, что кому — то не нужно, но кто-то смотрит. Впрочем… все в руках Аллаха. Или шайтана. А это что такое…
— Полиция? — в голосе американца проскользнула паника
— Нет. Машина не полицейская.
— Какого черта ей тут делать на дороге?!
— Заткнись! Смотри за этой, я пойду и спрошу, что нужно. Если даже это полицейский — я просто скажу, чтобы они уезжали…
Дженна выждала — каждая секунда тянулась как капля по стеклу, как безнадежно опоздавший на станцию назначения, потом внезапно закричала
— Помогите! Помогите!
— Ах ты с…а!
Американец навалился на нее, от него пахло каким-то дешевым дерьмовым одеколоном и виски, который он видимо, хлебнул для храбрости. Она попыталась укусить того, кого считала другом, но не получилось. Американец ударил его по лицу, раз, другой, потом начал совать в рот вонючую, слюнявую тряпку. Она отбивалась, как могла.
Внезапно, американец перестал пихать ей в рот эту тряпку, и полузадушенная, избитая она услышала его голос.
— Эй, парень! Ты кто такой?
Вместо ответа раздался хруст, негромкий. Такой, какой бывает, когда отламываешь от куриной тушки окорочок, чтобы тушка ушла в форму для жарки. И она поняла, что значит этот звук…
Пакистан, зона племен Дорога Ночь на 20 марта 1988 года
Инфильтрация[54] была подготовлена плохо. Для ГРУ ГШ, одной из наиболее сильных разведывательных служб мира — преступно плохо. Плохо проработаны документы, маршрукт, плохо подготовлен агент — он ничем не отличался от тех патриотов, которых в сорок первом забрасывали за линию фронта после тридцатичасовой подготовки, их рассеивали подобно семенам над оккупированной территорией и они тысячами гибли, попадая в Абвер. Единицы — выживали, легализовывались и начинали работать.
Стоит ли удивляться тому, что произошло то, что и должно было произойти — подполковник Басецкий заблудился.
