Секс был. Интимная жизнь Советского союза - Александер Рустам

Но уже через год на очередном партийном съезде — незадолго до Чернобыльской катастрофы — Горбачев пошел дальше, заявив, что Советскому Союзу, помимо реформ, необходима гласность: надо упразднить цензуру и дать свободу средствам массовой информации. В этом же году в ведущих советских газетах начались кардинальные изменения.

Политика гласности постепенно приводила к обсуждению тем, которые традиционно считались запретными в СССР, — таких как вспышка ВИЧ, Чернобыль, война в Афганистане и сексуальное просвещение. Именно в этот переходный исторический период и прозвучала знаменитая фраза, ставшая символом советского пуританства. Семнадцатого июля 1986 года между Ленинградом и Бостоном состоялся один из первых телемостов СССР — США. С советской стороны включение вел Владимир Познер, с американской — телеведущий Фил Донахью. Телемост назывался «Женщины говорят с женщинами»: в телевизионных студиях на разных сторонах земного шара вокруг больших экранов сидели женщины, которым ведущие время от времени протягивали микрофон, чтобы те могли задать вопрос или что-то рассказать своим собеседницам.

В ходе записи эфира одна из американок спросила о наболевшем:

— Я хотела бы сказать, что у нас в телерекламе все крутится вокруг секса… Есть ли у вас такая телереклама? — Посмеявшись, женщина села на свое место.

— Секса у нас нет, и мы категорически против этого… — не растерявшись, ответила по другую сторону экрана Людмила Иванова, одна из участниц советской «делегации», по профессии — администратор гостиницы, участница «Комитета советских женщин».

В обоих залах тут же раздался смех, как впоследствии вспоминала Людмила Иванова, окончание ее реплики «…у нас есть любовь!» потонуло в общем хохоте. Тут же кто-то из советских женщин добавил:

— Секс у нас есть, у нас нет рекламы!

Фраза «Секса у нас нет» впоследствии стала крылатой и спровоцировала начало публичных дискуссий о месте секса в советском обществе. В интервью «Би-би-си» Людмила Иванова рассказывала, что ее, взрослую женщину и подготовленную участницу дискуссионных баталий, вопрос о сексе в рекламе поставил в тупик: «Мы даже не понимали, что это такое и где можно рекламировать секс, у нас ни порнофильмов, ни рекламы не было, у нас было только слово „любовь“… Я понимала, что {секс — } это что-то внебрачное, какие-то порочные связи, что это неправильно, некрасиво и непорядочно». Более того, даже несмотря на то что Иванова пыталась отстаивать идеологически верную точку зрения, ей позже устроили «хорошую взбучку» на партийном собрании за само использование слова «секс» [149].

После телемоста Центральное телевидение позвонило Игорю Кону, социологу-историку и сексологу, чье имя уже было известно в научных кругах, пригласив его на следующий телемост. Кон согласился. Вспоминая свое участие в последующем мероприятии, он говорил:

Я пошел с твердым намерением ничего не говорить и просто смотреть, как нас обманывают. Люди были очень разговорчивы, но, когда кто-то задал вопрос об абортах и противозачаточных средствах, зал погрузился в абсолютную тишину. Тогда одна {советская} женщина встала и сказала: «Почему вы задали такой грязный вопрос? Давайте поговорим о нравственных идеалах и воспитании детей». Тогда я понял, почему меня пригласили сюда. Поэтому я и сказал то, что хотел сказать, что мы на самом деле являемся слаборазвитой страной, в которой министерству здравоохранения и медицинским работникам дешевле и выгоднее рассказывать людям ужасы о воображаемой опасности гормональных контрацептивов, чем изготовлять их и просвещать. И что именно поэтому мы находимся в той ситуации, которой находимся [150].

Комментарий Кона показали по советскому телевидению. В СССР к 1986 году телевидение было доступно 93 % населения, так что Кон тут же стал главным экспертом по секс-просвещению и сохранил эту славу на долгие годы после распада страны.

Гласность и ВИЧ

Тем временем гласность постепенно набирала обороты. В 1987 году в СССР впервые начали публиковать прежде запрещенные литературные произведения, а на страницах газет принялись обсуждать ранее табуированные темы, включая секс и интимную жизнь. Тема становилась все более злободневной: в СССР к концу 1980-х выявлялось все больше и больше ВИЧ-положительных граждан при полном отсутствии официальной информации о том, что собой представляет этот вирус и как себя от него обезопасить. В августе 1987 года советские власти официально признали проблему существования вируса, но вместо просветительской программы вышел указ «О мерах профилактики заражения вирусом СПИД», установивший уголовную ответственность сроком до восьми лет за умышленное заражение ВИЧ.

В прессе разгорелись нешуточные дебаты о том, кто же виноват в распространении вируса. Одни кричали о том, что ответственность лежит исключительно на так называемых «группах риска» — гомосексуалах, секс-работницах и наркозависимых. Другие винили руководство, которое довело страну до кризиса во всех сферах жизни.

Вадим Покровский, один из главных советских эпидемиологов и специалистов по ВИЧ, считал (и продолжает считать), что распространению эпидемии способствовало отсутствие программ по половому воспитанию и замалчивание разговоров о проблеме. В своих интервью того времени он неоднократно призывает власти начать половое просвещение, но советские чиновники не прислушивались к Покровскому, предпочитая бороться с проблемой ВИЧ/СПИДа ужесточением уголовного законодательства.

В 1987 году советские власти всерьез взялись за «группу риска», развернув в крупных городах рейды и облавы в местах встреч гомосексуалов и секс-работниц. Эти меры, конечно, никак не остановили распространение вируса. Неэффективность полицейских мер в борьбе с ВИЧ/СПИДом в СССР понимали и журналисты. Один из них, Олег Мороз, устроил интервью с Вадимом Покровским, для того чтобы специалист мог публично высказаться о необходимости полового воспитания в СССР и внедрения более эффективных методов борьбы против СПИДа.

Когда Мороз оказался в кабинете Вадима Покровского, он не мог скрыть своего удивления при виде цветных плакатов, буклетов и комиксов на тему ВИЧ/СПИДа, которые лежали у доктора на столе. На некоторых из них был даже изображен презерватив! Все эти материалы доставили из-за границы, нигде в СССР Мороз раньше такого не видел. Глядя, как журналист с интересом рассматривает иностранные материалы, Покровский посмеялся:

— Я все время боюсь, как бы меня не привлекли за хранение порнографии! [151]

Рядом с иностранными материалами на столе Покровского лежала советская продукция: скучная и серая, невыразительная. Мороз внутренне изумился, насколько же убоги советские материалы о СПИДе: «Презерватив изобразить на плакате — и то никак не решимся. Как можно! Это же подорвет нравственные устои!»

— На Западе пришли к выводу, что самый эффективный способ борьбы со СПИДом, если не единственный, — обучение, информация, — объяснял журналисту Покровский. — Пусть каждый слышит про СПИД каждый день. Про то, что можно заразиться. Я считаю, нам тоже надо идти по этому пути. У нас кое-что санпросвет делает, газеты кое-что пишут…

Но этого было совсем недостаточно. Ханжеский подход к вопросам полового воспитания никуда не делся даже на фоне либерализации советской прессы и даже перед лицом такой серьезной опасности, как ВИЧ.

— За рубежом очень большое значение придается использованию механических средств предохранения от СПИДа, то есть презервативов, — продолжал Покровский. — Это очень важная мера профилактики, но мы почему-то очень стыдимся этих вещей, боимся называть их в печати.

Слушая Покровского, Мороз молча соглашался. Цензура ослабла, но стыд остался — и этот стыд ставил под угрозу жизнь советских людей. Об этой проблеме писали и коллеги Мороза, журналисты перестроечных газет: