Круг Ландау - Горобец Борис Соломонович
Насчет самой семейной жизни Ландау и Коры приведу ряд цитат из совсем свежих воспоминаний Э.Рындиной [Рындина, 2003; 2004].
«…он взял в спутницы жизни очень красивую в молодости Кору (рассказывали, что какой-то работяга, выйдя из института и увидев идущих рядом цветущую и пышнотелую Кору и щуплого сутулящегося Дау, сказал: “Такая баба, и зря пропадает”)».
«Общих интересов у них не было <…>. Обычно я гостила у них во время зимних каникул. Каждое утро мы с Дау спускались к завтраку со второго этажа (я жила в маленькой комнате возле его кабинета, служившего ему одновременно спальней). Дау садился на свое место, сразу раскрывая газету, начинал есть. “Даунька, будет ли война?” — спрашивала Кора. “Нет, Коруша”, — отвечал Дау. Этот вопрос Кора задавала каждое утро, и каждое утро получала тот же самый ответ. Говорить им явно было не о чем, да и ему это не было нужно <…>. Как-то мы с мамой сидели в кабинете Дау и живо обсуждали с ним Фиделя Кастро и революцию на Кубе, о чем тогда писали все газеты <…>. В этот момент в комнату вошла Кора и спросила, услышав разговор: “А кто такой Фидель?” — “На собрании узнаешь”, — сказал Дау не слишком любезно. После ухода Коры мама спросила у Дау, почему он так ей отрезал, ничего не объяснил ей про Фиделя. “Она же партийная”, — сказал Дау презрительно. — “Вот пусть ей там и разъясняют”».
«Дау выбрал в жены красивую женщину и воспитал <неточное слово, правильно было бы «воспитывал» — Прим. Б.Г.> ее в своих теориях свободы и свободной любви. Она поначалу сопротивлялась его свободе и его теориям, “бузила”, как он выражался, ей хотелось простого мещанского счастья, но он был настойчив, припугнул ее разводом [72], и, в конце концов, она решилась жить так, как он хочет. Требуя свободы для себя, Дау считал безусловным соблюдение таких же правил для своей жены. Однажды вечером я вернулась из театра. Дау встретил меня, хитро улыбаясь. “Скорей, скорей пошли, посмотришь на Кориного мальчика”. Едва дав мне раздеться, он потащил меня на кухню, где за столом вместе с Корой сидел довольно видный мужчина по имени Николай, говорил он басом, растягивая слова и любуясь собой и своим голосом. “Ко-о-ра”, — басил он время от времени. Это был, как мне показалось, любимец женщин, уверенный в себе и в том, что он нравится. Когда мы вышли, Дау потащил меня в кабинет и с нетерпением стал расспрашивать о моих впечатлениях. Мне даже показалось, что он как бы хотел похвастаться, вот, мол, какого мальчика Кора оторвала <…>. Итак, Кора согласилась на условия Дау — свободная жизнь, свободная любовь. Может быть, это ей и не нравилось, но зато обеспеченная жизнь, великолепная двухэтажная пятикомнатная квартира, дача, бриллианты, домработница и, конечно, имя знаменитого человека, академика. Пожалуй, только о любви тут речи не было».
«Семьдесят процентов всех доходов (а не шестьдесят процентов, как пишет Кора) он отдавал жене на хозяйство, 30 процентов оставлял себе. Из них 10 процентов посылал маме <…»>.
«Фактически она стала его экономкой за 70 % его доходов, которыми она могла бесконтрольно распоряжаться, даже не слишком заботясь о гардеробе мужа. Когда Дау приехал в Ленинград плохо одетый, пришлось тащить его в универмаг, чтобы купить новое взамен старого, негодного. Мама не выдержала и устроила ему выволочку (всё-таки старшая сестра, хоть и всего на 1,5 года старше), сказав: “Если так, то, может быть, тебе завести экономку, она, по крайней мере, будет следить за тобой”. “Экономка ведь и обворовывать станет”, — отнекивался Дау. “Больше, чем на 70 %, не обворует”, — парировала мама, намекая на те 70 %, которые он отдавал Коре. По-моему, это был единственный раз, когда Дау было нечем крыть, и его слово не было последним в споре. В следующий приезд мамы в Москву Кора показала ей несколько новых костюмов, висящих у Дау в шкафу, так что выволочка подействовала».
«В результате ли того, что Кора согласилась жить с Дау на его условиях, или она была такой изначально, отличительной чертой ее характера стала жадность, я бы даже сказала, патологическая жадность. Доходило до смешного: как-то Кора принесла домой огромную сетку с апельсинами (тогда их еще приходилось доставать, а не просто покупать) и, увидев меня, сказала: “Эллочка, вы меня извините, но апельсины у меня только для Гарика и для Дау”».
«Из вышедшей в 1999 году книги <Коры> я узнала, что в то время как Дау сидел в тюрьме, Кора, будучи членом компартии, стала агитатором. “В 1938 году, когда Дау был в тюрьме, я была пропагандистом”, — пишет она на с. 83 <…> ее “стали хвалить на общегородских партийных активах Харькова и даже советовали всем агитаторам брать с нее пример”. Наверное, мало было просто сбежать подальше в трагический момент, боясь за свою шкуру, и совсем не интересоваться положением арестованного (во всяком случае, нам она ни разу не позвонила и тщательно скрывала свое местонахождение)» [Рындина, 2004, № 5].
Сама Кора так пишет об этом: «В тот год я была кандидатом в члены партии. В цеху я встретила нашего парторга <…>. Она отвела меня в сторону, спросила: “Кора, ты с ним была записана” <зарегистрирована>? — “Нет” — “В партком не ходи, никому ничего не говори… ”<…> В начале зимы пришла одна путевка на фабрику, на курсы повышения квалификации. Путевка в Ленинград на всю зиму. Эту путевку дали мне. Все знали, молчали и хотели чем-то мне помочь. <…> В Ленинграде меня поселили в прелестном номере гостиницы “Московская” <…»> [Дробанцева-Ландау, 2000. С. 77]. К Софье Ландау, жившей тоже в Ленинграде, она не заходила.
«<…> когда пришло освобождение, Дау уже не ходил, он тихонечко угасал. Его два месяца откармливали и лечили, чтобы он на своих ногах вышел из тюрьмы». И когда он вышел, ее рядом не было» [Рындина, 2004, № 5].
Необходимо подчеркнуть, что все эти поведенческие признаки не повлияли на отношение Ландау к жене. Об этом свидетельствуют его письма Коре, опубликованные в ее книге. Объяснение отсутствия обиды и отрицательной реакции у Ландау на самоустранение Коры дается его теорией, провозглашающей право личности на удовольствия (об этом см. в Главе 8).
«Что же касается семейной жизни Дау, я думаю, она и показала, что его теории в применении к реальности дали плачевный результат. Стоит ли так удивляться, что жена больше полутора месяцев не приходила в больницу к находящемуся в тяжелом состоянии мужу, что отказалась дать деньги на лекарства. Деньги были основной ценностью ее жизни» [Рындина, 2004, № 7].
(копия из архивов Е.М. Лифшица и М.Я. Бессараб)
Впервые это письмо было передано для опубликования в журнал «Преподавание физики в высшей школе» [2000, № 18] с целью дополнить серию писем Ландау к жене, опубликованных в только что вышедшей ее книге. Тогда редактор этого журнала профессор В.А. Ильин заметил: “Но это ведь копия, а не подлинник”. Я ответил: “Но ведь подлинник, очевидно, был отправлен Ландау своей жене! Если он и сохранился, то в архиве семьи Ландау. Вот если бы именно подлинник был найден в архиве Лифшица, то это означало бы, что он не был отправлен адресату, и тем самым этот документ представлял бы уже гораздо меньший интерес”.
Интересно уже само происхождение этой копии. Е.М. Лифшиц узнал об этом письме от М.Я. Бессараб в 1971 г. Тогда она часто бывала у нас в доме в Зюзино — обсуждала варианты исправлений и дополнений для второго издания ее книги о Ландау, после того как первое издание было подвергнуто сильной критике учеными из круга Ландау (см. ниже, в подразделе о М.Бессараб). Е.М., естественно, заинтересовался существованием письма, в котором Ландау в свое время угрожал жене разводом, и М.Бессараб ему привезла перепечатанную ею копию.
А поставить под сомнение подлинность копии, конечно, можно. Так, в 2005 г. сын Ландау высказал в Интернете мнение о том, что это письмо придумал я сам или моя мать: «Практически уверен, что это письмо придумал сам Горобец» [Ландау И., Интернет, 2005]. Что ж, документы, входящие в историю, далеко не всегда бывают заверены нотариально или как-то еще. Вот пусть профессионалы-историки, графологи и стилисты проводят экспертизу этой копии, если захотят, пусть о ней выскажутся также еще живые очевидцы семейной жизни Ландау, если скажут правду. Кстати, совсем недавно, как написано чуть выше, Э. Рындина сообщила в интернетном журнале то же самое, о чем по существу говорится в приводимом письме — угрозе Ландау разойтись с Корой и о ее вынужденном последующем подчинении. Итак, письмо:
