Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Часто я люблю бродить одна
По туманным набережным Сены,
Слушать, как играет тишина
Ласковым, мучительным и тленным.

Жизнь моя! Уж мне себя не жаль,
Милая! Я этого не стою.
Пусть одна бессменная печаль
Непробудно ляжет надо мною.

В мире есть одна большая грусть,
Лишь она — жива и неизменна.
Я когда-нибудь не возвращусь
С опустевшей набережной Сены.

Отяжелела душа.
Мелко-мелко дрожат ресницы.
На мосту замедлю шаг —
Мне ведь некуда торопиться.

Жутким кажется Нотр-Дам.
А внизу чернеет вода.

Спотыкаюсь на каждом шагу,
На холодном ветру коченея.
Только знаю, что не смогу,
Всё равно — не сумею.

Над Парижем небо в крови…
— Мыслитель, благослови!

День прошёл без меня.
День прошёл. И беде не помочь.
Но мне жаль бесполезного дня,
Соскользнувшего в тихую ночь.

Завтра — время кляня —
Снова ждать роковой темноты,
Отцветанья ненужного дня,
Чтоб назвать его снова пустым.
— Ведь и ты
Без меня.

В тот день ни купол неба мутно-синий,
Воздвигнутый над городом, как храм,
Ни красота архитектурных линий,
В туман закутанного Нотр-Дам,
Ни глубина Латинского квартала
Не радовала и не волновала.

И не было трагедии, ни фраз,
Звучащих патетически. А просто
Мне было скучно. И в ресницы глаз
Вплетался мутный, синеватый воздух.
И долго я стояла на мосту,
Уныло вглядываясь в пустоту.

И вызвал вдруг впервые цепкий страх
Среди фигур у левого портала
Святой, которого не раз видала,
Держащий голову свою в руках.
За мной следил, как некий тайный зритель,
И, может быть, благословлял Мыслитель.

А дома — знала — безнадёжный круг,
Где время крутит часовые стрелки,
А на столе — немытые тарелки,
На лицах — боль и на губах — испуг.
А я люблю весёлый, звонкий смех,
Быть может, больше всех, сильнее всех…

В тот день без шляпы, с спутанной причёской,
Бродила я по берегам реки,
И на мосту в лицо мне ветер хлёсткий
Хлестал и жутко холодил виски.
И ничего как будто не случилось,
А просто всё ушло, переменилось.

На набережной там, в последний раз
Я ощутила странное волненье,
При сочетанье пёстрых: слов и фраз,
Что прежде называли вдохновеньем,
Что прежде было счастьем и мечтой,
А после — тоже стало пустотой.

Я в этот день не понимала — где я?
Мне всё хотелось что-то рассказать,
Быть с кем-то ласковее и нежнее,
Кому-то письма длинные писать,
И лечь в постель, сжимая нервно пальцы,
Чтоб больше никогда не просыпаться.

Ясней и ясней синяки под глазами
И яркость накрашенных губ,
С тех пор, когда губы впервые сказали:
«Зачем я себя берегу?»

Он горек, мой жребий: в тоске подневольной,
Жечь день за мучительным днём,
Чтоб вечером снова обидно и больно
Клеймить себя страшным клеймом.

На всех перекрёстках упрямо и долго
Кричать о неистовом зле,
Что я не исполнила страшного долга,
Что страшно мне жить на земле.

Что больше нет силы, нет силы, нет силы
Я стала покорно слаба,
И глупой гримасой улыбка застыла
На сжатых, безмолвных губах.

И буду кричать я, и буду томиться,
Скую себя тихой тоской,
А счастье, как милая Синяя Птица,
Так близко и так далеко.

Побледневшая, встала у зеркала.
В коридоре, за дверью — шаги.
И зачем я себя исковеркала
На забаву себе и другим?

Беспощадную повесть слушая,
— И жалея меня, и любя —
Ты мне только скажи, что не хуже я
Многих женщин, любивших тебя.

Взгляд в пролёты улиц брошен.
Темнота и тишина.
Эта жизнь опять роскошна
От любви и от вина.

Не ломай ночные чары,
Ничего не говори.
Вдоль блестящих тротуаров
Убегают фонари.

Убегают, пропадают,
Зарываются в туман.
И, как скалы, нависают
Непробудные дома.

Завтра станет жизнь понятна,
И душа укрощена.
Под глазами лягут пятна
От тоски и от вина.

И ничто не будет странным,
И погаснет на заре
Свет тревожный, свет обманный
Лиловатых: фонарей.

В Сен-Сюльпис, где всегда тишина,
В пределе строгом святой Женевьевы,
У самого алтаря
Озарить весёлым дрожащим пламенем
Бледную свечку,
За больную, маленькую Жинетт.

За все обиды и упрёки,
За зло, в котором я жила,
За все просроченные сроки
И не свершённые дела,

За бесполезное шатанье,
Как белка в глупом колесе,
За дни ненужные, за все
Не сдержанные обещанья.

За всё, чем я была жива,
Чего ждала и что жалела,
За очертанья улиц белых,
Когда кружилась голова,
И за твои, твои слова,
Звучащие легко и смело…