Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Солнце тихо катится к полдню,
Солнце прячется в сером тумане.
Ничего не боюсь сегодня,
— Разве сердце меня обманет?

Мелкий дождик, почти осенний,
Будто слёзы, повис на ресницах.
Это мглистое воскресенье
Уж давно начало мне сниться.

В этот день, безнадёжно дождливый,
В этом сером, мглистом тумане
Буду я бесконечно счастливой,
— Разве сердце меня обманет?

Сердце тихо и ярко светит,
Приобщённое дню Господню.
Ничего не боюсь на свете,
Всё с улыбкой приму сегодня.

Полюбить этот город туманов,
Эти площади и бульвары,
И развесистые каштаны
Вдоль асфальтовых тротуаров.

Навсегда полюбить позолоту
В городском невесёлом закате,
И себя с напряжённой заботой
В этом простеньком, бедненьком платье.

И когда-нибудь после — не скоро —
Вечерком погрустить о старом.
Вспомнить серый, туманный город,
Эти площади и бульвары.

Ни стихов, ни боли, ни мучений.
Жизнь таинственно упрощена.
На дороге — заметные тени,
Над садами — тихая луна.

В ночь уводят длинные дороги.
Свет, уют и нежность позади.
Руки плотно сжаты на груди,
А глаза внимательны и строги.

И в душе такая белизна
От большого, истинного счастья.
Ночь светла. А разве нужно знать,
Что наутро — мглистое ненастье.

Всё, что кануло в прошлом году,
Зачеркнул ты. А белую дачу?
Я тебе говорила: жду.
И ждала — невозможного, значит.

Но когда отцветут цветы
В мутный, мглистый, осенний вечер,
Неужели не вспомнишь ты
Молчаливые наши встречи?

Папоротники, тонкие берёзки,
Тихий свет, вечерний, тихий свет,
И колёс автомобильный след
На пустом и мшистом перекрёстке.

Ни стихов, ни боли, ни мучений,
Жизнь таинственно упрощена,
За спиной — лесная тишина,
Нежные, взволнованные тени.

Только позже, на лесной опушке
Тихо дрогнула в руке рука.
— Я не думала, что жизнь хрупка,
Как фарфоровая безделушка.

Тихий сумрак спустился над нами.
День сгорел. Но не надо огня.
И не надо больными стихами
В этот вечер тревожить меня.

Сколько глупых, наивных предчувствий,
Сотни самых нелепых примет,
С неизбывной и путаной грустью
Я вложила в невольное «нет».

Слишком много скопилось тревоги —
Всё безумье последнего дня,
В эту ночь даже тень на дороге,
Даже тень испугает меня.

И в рассеянном уличном мраке, —
Всё давя, как всегда, как вчера, —
Силуэтом бездомной собаки
Безнадёжно привяжется страх.

Сейчас поют, должно быть, петухи,
Пора им петь, поднявшись спозаранку.
Весь прошлый день был нежен, как стихи,
Но после вывернулся наизнанку,
И дом, а долго пили валерьянку
И говорили голосом глухим.

Я в эту ночь беспомощно-больная.
Нет сил уснуть. Часы пробили три.
Сейчас, должно быть, жалобно мигая,
На улице потухнут фонари.
И долго ждать спасительной зари
И первого звенящего трамвая.

Минут пустых и вялых не считаю.
Смотрю в окно, прильнув к холодной раме,
Как бегают весёлые трамваи,
Уже блестя вечерними огнями.

Среди случайных уличных прохожих
Ищу тебя: с трамвая ли? С вокзала?
Темнеет вечер, грустный, и похожий
На тысячи таких же захудалые.

Напротив, в доме, вымазанном сажей,
Сосед-чудак, склонясь к оконной раме,
Как я, сосредоточенно и важно
Ворочает раскосыми глазами.

Он мне сейчас мучительно несносен:
Ну, что глядит? Наверно, злой и хмурый,
И равнодушно думает раскосый:
«Вот, дура!»

Вот в такие минуты могу
Говорить про себя небылицы.
Вот в такие минуты могу
Головой о косяк колотиться.

И могу без конца заплетать
Неспокойные, злобные речи.
Всё любимое оклеветать,
От всего дорогого отречься.

И потом, стиснув зубы, без слов,
Задыхаясь от боли и муки,
Хладнокровно и радостно в кровь
Расцарапать покорные руки.

В расчётливом, высоком кабинете
Семь лет — семь лет — вести на эшафот.
Зачем же мы одолевали гнёт
Безумных девятнадцати столетий.

Зачем же был Христос, зачем страдал?
Чтоб снова — зуб за зуб, за око — око?
Чтоб снова — казнь? И мир ещё не знал
Такой утонченной, такой жестокой.

Семь лет казнить! И мы ещё могли
Своей цивилизацией гордиться!
Уж не блестят ли хищные зарницы
Над первобытным хаосом земли?

И нет имён печальнее на свете,
Чем два звенящих — Сакко и Ванцетти.