Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Больше не о чем мне тосковать,
Неспокойные дни миновали.
И счастливое сердце опять
Задрожало тоской о печали.

Счастью нет ни конца, ни преград,
Счастье тянется няниной сказкой.
Так смешно про него говорят.
Я надену весёлую маску
На цветистый его маскарад.

Помню: ветер, бараки, оливы…
Помню: мост, и туман, и огни…
Непривычны мне светлые дни.
Я не верю, что стала счастливой.

И когда-нибудь в пьяной мечте,
Задыхаясь, сжимая запястья, —
Упаду на последней черте
Моего невозможного счастья.

В низких тучах, нависших уныло,
В нежных думцах весёлой любви,
В нарастанье потерянной силы
Мне послышалось слово: живи!

И как крик у развёрнутой бездны,
Как раскаты звериной грозы,
Как бодрящий напев Марсельезы —
Этот бешеный к жизни призыв.

Я теперь поняла: не недели —
Месяцы потерялись в бреду…
И ещё поняла, что дойду
К настоящей, единственной цели.

Что, как прежде, горят маяки
Не обманным. и радостным светом,
И за ночью последней тоски
Есть звериная радость рассвета.

Всегда всё то же, что и прежде:
И пестрота больших витрин,
И кукольные лица женщин,
И жадные глаза мужчин.

Под сеткой закопченной пыли,
На тихом берегу руки
Скользящие автомобили
Швыряют наглые рывки.

Вдоль стен, расхлябанной походкой,
С улыбкой лживой и ничьей,
Проходит медленно кокотка
В венце из солнечных лучей.

И в головном уборе клином
Монашка — Божья сирота —
С ключами на цепочке длинной
Влачит распятие Христа.

А я хочу до боли — жить,
Чтоб, не кляня, не хмуря брови,
Весь этот подлый мир любить
Слегка кощунственной любовью.

Облокотясь на подоконник,
Сквозь сине-дымчатый туман,
Смотрю, как идолопоклонник,
На вьющийся аэроплан.

И вслед стальной, бесстрашной птице
Покорно тянется рука.
И хочется в слезах молиться
Ей, канувшей за облака.

А в безвоздушном океане
В такой же предвечерний час,
В большие трубы марсиане
Спокойно наблюдают нас.

И видят светлые планеты,
И недоступные миры
Случайной, выдуманной кем-то,
Нечеловеческой игры.

И вот, седым векам на смену,
Из голубых, далёких стран,
Весёлый Линдберг с Чемберленом
Перелетели океан.

И уж, быть может, странно близок
Блаженный и проклятый час,
Когда раздастся дерзкий вызов
Кому-то, бросившему нас.

Когда могучей силой чисел,
Под громким лозунгом: «Вперёд!»
Желанья дерзкие превысив,
Земля ускорит свой полёт.

И, как тяжёлый, тёмный слиток, —
Чертя уклонную черту,
Сорвётся со своей орбиты
В бесформенную пустоту.

Мы долго шли, два пилигрима —
Из мутной глубины веков,
Среди полей необозримых
И многозвучных городов.

Мы исходили все дороги,
Пропели громко все псалмы,
С единственной тоской о Боге,
Которого искали мы.

Мы шли размеренной походкой,
Не поднимая головы,
И были дни, как наши чётки,
Однообразны и мертвы.

Мы голубых цветов не рвали
В тумане утренних полей.
Мы ничего не замечали
На этой солнечной земле.

В веках нерадостно и строго,
День ото дня, из часа в час,
Мы громко прославляли Бога,
Непостижимого для нас.

И долго шли мы, пилигримы,
В пыли разорванных одежд.
И ничего не сберегли мы, —
Ни слёз, ни веры, ни надежд.

И вот, почти у края гроба,
Почти переступив черту,
Мы вдруг почувствовали оба
Усталость, боль и нищету,

Когда в тумане ночи душной
Нам обозначился вдали
Пустой, уже давно ненужный,
Неверный Иерусалим.

Я в прошлой жизни на земле была
Мечтательницей нежной. Всё смотрела
В высокое, торжественное небо,
И умерла легко и незаметно,
И не было мне жаль
Весёлую, покинутую землю.

Когда же я готовилась опять
Мир этот обновить своим рожденьем,
Когда меня вынашивала мать,
Когда, бессильную, кормила грудью,
Накапливая нежную любовь
К земле — весёлой, тленной и красивой…
И снова я чужая,
Как будто здесь не у себя, не дома…
И вот — должна я снова умереть,
Чтоб в третий раз родиться человеком.

Я не в силах сказать: «Если надо — уйди
Далеко. Навсегда. Без возврата».
Пусть одна только терпкая боль впереди
И отчаяньем сердце объято.

Даже если порвётся весёлая нить,
Нас связавшая в осень глухую,
Всё равно ты не сможешь меня разлюбить,
Никогда не полюбишь другую.

И когда ты уйдёшь — далеко, навсегда —
Без возврата уйдёшь в бездорожье —
Всё равно — не поверю тебе никогда,
Что минувшее сделалось ложью.