Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Было света и солнца не мало.
Было много потерь — и вот —
Говорят, что я взрослой стала
За последний, тяжёлый год.

Что же? Время меняет лица,
Да оно и не мудрено.
Невозможное реже снится,
Дождь слышнее стучит в окно.

Жизнь проходит смешно и нелепо.
Хорошо! А каждый вопрос
Разлетается лёгким пеплом
Чуть дурманящих папирос.

Я не стала больной и усталой,
И о прошлом помню без зла:
Я и лучше стихи писала,
И сама я лучше была.

Жизнь короткая — вспомнить нечем.
День дождливый за мглистым днём.
А уж где-то в душе намечен
Еле видный, тихий надлом

На стене — неподвижные тени.
Ветер свищет в каминной трубе.
Весь мой день — это только томленье,
Напряжённая мысль о тебе.

На камине часы. Плохо виден
В первой комнате их циферблат.
Если даже меня ты обидел,
Всё равно, ты мне ближе, чем брат.

Сам не знаешь, чего ты бормочешь,
Только чувствуешь смутно: не то.
Будешь помнить: таинственность ночи,
Тихий голос и белый платок.

Весь мой день — это жалобный ветер
Долго свищет в каминной трубе…
Неужели кому-нибудь третьему
Я потом расскажу о тебе?

Я не забыла тёмный свод моста,
И статую, и чёрную решётку.
Ведь я тогда была совсем не та.
Уж целый год прошёл. А помню чётко.

Всё помню: каждое движенье рук,
И каждое уроненное слово,
В душе — тупая боль, почти испуг,
И гул Парижа — странного, чужого.

Как оскорблял меня тот тихий страх,
Как бил по нервам рёв автомобилей…
Уж год прошёл. А помню, как вчера,
Всё то, что вы давно забыли.

Ты ушёл. И сгустились тучи.
Ветер бросил свой резкий свист.
Ты оставил мне томик Тютчева
И исписанный мелко лист.

В этой комнате — сумрак серый,
Тёмно-жёлтые пятна обой.
Жадно смотрят четыре химеры,
Напряжённо следят за мной.

Я в себе заглушала жалость,
Послезавтра — знаю — придёшь.
А на ставни, мне показалось,
Вдруг посыпался крупный дождь.

И ведь завтра не станет лучше,
Будет день больным и сухим.
Я подклеила томик Тютчева
И вложила твои стихи.

Ты принёс мне стихи о Версале,
О Версале под сеткой дождя:
Вечерели свинцовые дали,
Старый парк оголел, обнищал.

Это правда: промокли до нитки,
Всё бродили под мелким дождём.
Уже заперли в парке калитки,
И пошли мы окружным путём.

Мне сутулила плечи усталость,
Всё мерещился прежний, другой.
И сама я себе показалась
Нехорошей, жестокой, дурной.

Разве сердце не грызла тревога,
Разве боль не томила остро
За бокалом горячего грога
В небольшом, опустелом бистро?

Ты читал мне стихи о цыганах,
— Как цыганка варила ежа…
Помню — было и смутно, и странно,
Билось сердце, и голос дрожал.

Мы друг другу так мало сказали,
Но понятен был каждый намёк…
Ты принёс мне стихи о Версале —
Бледно-синий, блокнотный листок.

Вот спасибо! Мне долго не спится,
Что-то помнится, бьётся, звенит…
Этой первой Версальской страницей
Начались мои новые дни…

Говорят, что нежность тиха,
А любовь — быть может — сурова.
Ты от меня даже не слыхал
Ни одного ласкового слова…

Я смеюсь задорно и зло.
Видишь взгляд мой — спокойный и жуткий.
Люблю твой болезненный излом,
Твои нервные руки.

Ты жизнь мою наполнил до краёв,
Сердцу больно так часто биться…
Люблю имя твоё,
Похожее на крик хищной птицы.

Ты сказал: «Что я дал тебе?»
Помнишь — огни горели ярко в кустах.
Эйфель и мартовская темнота.
Ветер потом всю ночь бормотал в трубе.

Утром — дождь. Всё у меня, как всегда.
Стая бессильных, голодных и жадных дней.
— Ну, и я, — что я тебе дам,
Кроме самой себя и любви моей.

Проходят школьники. Стучат сабо,
Бормочут незатейливые шутки.
А я опять одна сама с собой,
С химерами и с ярмарочной уткой.

И с мыслью о тебе. И это всё.
Я — самая последняя из нищих.
И лёгкий ветер в щепы разнесёт
Построенное на песке жилище.

И лёгкий ветер разнесёт мой дом —
Мои стихи, и тёмный взгляд химеры,
И мутный день, который за окном
Печально стелется туманом серым.

Но дорог мне вот этот зыбкий свет,
Вечернее отсвечиванье стёкол,
И эти дни, нежней которых нет,
Без мудрости, без цели и без срока.

Когда-нибудь найду душе приют
В пустой и жуткой тишине тумана…
Но никогда любить не перестану
Тебя, стихи и молодость мою.