Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное

Стучались волны в корабли глухие,
Впивались в ночь молящие глаза.
Вы помните — шесть лет тому назад
Мы отошли от берегов России.

Я всё могу забыть: и боль стыда,
И эти годы тёмных бездорожий,
Но страшных слов: «Да потопи их, Боже!»
Я в жизни не забуду никогда.

Для вас по ночам оживают игрушки,
У вас по ночам, наверно, светло.
О вечности с вами беседует Пушкин,
О нежном и грустном — Блок.

Для вас расцветает молитвенный лотос
И никнут деревья в чистых слезах.
Наверно, вы можете скрытое что-то
У каждого видеть в глазах.

Вам нравится нежно, упрямо и просто
Касаться запретных и страшных тайн.
— А помните ветер? А крупные звёзды?
И поздний визгливый трамвай?

Где-то песни чужие звенят,
День смеётся ленивый, серый.
И стоят на столе у меня
Утка с ярмарки и химера.

Здесь нас трое, и мы — друзья.
Скучно нам и немножко жутко.
Здесь о нежном тоскую я,
О Монмартре тоскует утка.

И, высовывая язык,
Взглядом мудрым, высокомерным,
Затая неистовый крик,
Нас оглядывает химера.

И проходит за часом час.
И сверкает моя иголка…
Тишина и покой у нас,
Благодать во всём. Скучно только.

И до боли чего-то жаль,
Ведь у каждого есть потери:
Утке хочется на Пигаль,
На Сите — премудрой химере.

Будет тихий, серый туман.
Будет вечер — ненужный, длинный.
Вероятно, и я сама
Тоже стала игрушкой из глины.

Переполнено сердце моё
Песней звонкой, неудержимой.
Мы не будем больше вдвоём —
Весёлый, нежный, любимый.

Буду письма твои беречь,
Буду в сердце накапливать жалость.
Это всё, что теперь осталось
От коротких, осенних встреч.

Будут мглистые зимние дни,
В окнах — дождик, ленивый, частый.
Как мне радость мою сохранить?
Я ведь знаю, что буду несчастна.

Вот теперь тебе нечего ждать,
Будет каждый вечер, как вечер,
Вот теперь я тебе отвечу
На вопрос — к кому ревновать.

Звонким камнем лечу в неизвестность,
Яркий свет на моём пути.
— Ну, а ты не сердись и прости,
Что я не умела быть нежной.

Так просто? Будто я была чужая?
Не опустела без меня земля?
А женщины, мой милый, не прощают
Вот эту лёгкость, этот светлый взгляд.

Ты знаешь всё, и мне смешно лукавить.
Ты знаешь то, чего не знала я…
Всё можно было удержать, поправить.
Ты не хотел? Так Бог тебе судья!

Тревожна осенняя муть.
Зловещи осенние тучи.
Длинный, гористый путь
И мной, и тобой изучен.

Глаза впились в темноту,
Как струна, натянуты нервы,
По плану я знаю — тут
Холодное кладбище Севра.

Дальше — спуск и подъём,
А там полдороги скоро.
Обратно с тобой вдвоём
Пройдём мы вдоль тёмных заборов…

Бросает фонарь копьё,
Теряясь в тумане где-то.
Несу тебе счастье моё,
Чтоб стал ты весёлым и светлым.

Снова буду терпеливо ждать
Этот светлый, синеватый вечер.
Снова ты начнёшь перебирать
Все детали предыдущей встречи.

Что-то расскажу тебе, смеясь,
Только будет голос мой не звонок.
Станешь тихим, потому что я
Для тебя всегда чуть-чуть ребёнок.

А обратно мы пойдём вдвоём
И простимся у высокой двери.
И опять — ленивый день за днём,
В каждом — незаметные потери.

Или я томлюсь в глухом бреду?
Не пойму, что этот вечер значит?
— Вот когда — нибудь я так приду,
Сяду на пол и заплачу.

А старушка кормила кошек
У ограды Пале де Жюстис.
Наверху горели окошки.
Я глаза опустила вниз.

И под сводом вечерней пыли
Мы бродили вдоль серых стен.
На Конкорде фонтаны били,
И пахло ёлками на Мадлен.

А большие, лиловые тучи
Заглушали наши шаги.
Ведь и мы не сделались лучше,
Ведь и город не стал другим.

Я к земле опускала ресницы,
Было больно от пёстрых: огней.
Мне сегодня, наверно, приснится
Чёрный Генрих на чёрном коне.

Они отрадней, чем слова молитв.
Их повторять, ведь то же, что молиться.
Я вижу, как туман встаёт с земли.
Я опускаю тихие ресницы.

И за стихом я повторяю стих,
Звучащий нежным, самым нежным пеньем.
Я, как Евангелие, страницы их
Целую с трепетным благоговеньем.

И в синий холод вечеров глухих,
Когда устанем мы от слов и вздохов,
Мы будем медленно читать стихи,
Ведь каждый, как умеет, славит Бога.

Я буду слушать тихий голос твой,
Перебирать любимые страницы.
Я буду тихо-тихо над тобой
Склонять густые, длинные ресницы.