Имбер Де Сент-Аман - Жозефина
В Египте, как и в Италии, любовь и ревность раздирают сердце Бонапарта. Он сомневается в чувствах Жозефины, в ее верности, и это беспокоит его, мешает сосредоточиться на военных заботах. Воображение часто уносит его в Париж. Он забывает горизонты востока и часто видит маленький дом на улице Победы, и милый образ Жозефины предстает перед мысленным взором, всегда соблазнительный, но порой тревожащий. Он представляет, как она блистает в Люксембурском дворце, окруженная щеголями и поклонниками, которых, может быть, она отличает и поощряет. Послушаем рассказ Буррьенна, который оказался свидетелем одного из таких всплесков подозрений и гнева:
«Когда мы отдыхали среди фонтанов Мессудьяха под Эль-Ариши, я встретил Бонапарта, прогуливающегося вместе с Жюно, как это часто бывало. Я стоял неподалеку и случайно взглянул на Бонапарта во время их беседы. Обычно бледное лицо генерала стало, по непонятной мне причине, еще более бледным и конвульсивно подергивалось. После беседы, длящейся примерно четверть часа, он отошел от Жюно и направился ко мне. Я никогда не видел его таким взволнованным, таким озабоченным. «Я разуверился в вашей преданности, — внезапно сказал он тихо и сурово. — Ах, женщины! Жозефина!… Если бы вы были преданны мне, то сообщили бы то, что я сейчас узнал от Жюно. Вот настоящий друг! Жозефина!.. а я в шестистах лье… Вы должны были мне об этом сказать… Жозефина, так обмануть меня! Она!… Горе им! Я уничтожу эту породу проходимцев и блондинов!… А что до нее — развод! Да, развод, публичный, скандальный! Я должен написать ей! Хватит, я знаю все. Это ваш промах. Вы должны были мне об этом сказать».
Эти резкие, бессвязные восклицания, его расстроенное лицо, срывающийся голос объяснили мне кое-что из его разговора с Жюно».
Не заставляет ли этот эпизод вспомнить сцену из «Отелло» Шекспира? «Яго, гляди, я дую на свою ладонь, и след любви с себя как пух сдуваю. Развеяна. Готово. Нет ее. О ненависть и месть, со мною будьте и грудь раздуйте мне шипеньем змей»[30]. Лицо Бонапарта искажается, голос прерывист: «О! Бойся ревности! Это дракон с зелеными глазами. Он ненавидит тех, кого пожирает. Тот обманутый муж живет под защитой неба, кто уверен в своей судьбе и не любит свою вероломную жену, но это не дано тому, кто любит страстно, сомневается, подозревает и обожает!»
Буррьенн пытается успокоить генерала. Он говорит ему, что поведение Жюно недостойно, что неблагородно так легко обвинять женщину, которой нет здесь, чтобы защитить себя. Он добавляет: «Никакое это не доказательство привязанности, если Жюно добавил вам неприятностей к уже достаточно серьезному беспокойству, которое вам доставляет положение войск в начале такого рискованного предприятия». Но Бонапарт никак не успокаивается. Буррьенн говорит ему о славе. «Что мне моя слава! — отвечает он. — Не знаю, что бы я отдал, лишь бы оказалось неправдой то, что сказал мне Жюно, так я люблю эту женщину! А если Жозефина виновна, развод разлучит меня с ней навсегда… Не хочу быть посмешищем для всех бездельников Парижа. Я напишу брату Жозефу, он позаботится объявить о разводе».
Его ревность в то время была такой сильной, что он говорил о ней со своим пасынком, сыном Жозефины, Эженом де Богарне, который рассказывал в мемуарах: «Главнокомандующий начал испытывать приступы сильной тоски либо из-за проявления недовольства части армии, особенно некоторых генералов, либо из-за неприятных известий, которые он получал из Франции. Прилагались все усилия омрачить и поколебать его семейное счастье. Несмотря на мою молодость, он проникся ко мне доверием и признавался мне в своих страданиях. Обычно по вечерам, меряя широкими шагами палатку, он высказывал мне свои жалобы и откровенничал со мной. Я был единственным, кому он мог свободно излить душу. Я стремился облегчить его страдания, я старательно утешал его по мере сил и насколько позволял мне мой возраст и мое уважение к нему».
Положение семнадцатилетнего юноши, вынужденного выслушивать подобные откровения, было, по меньшей мере, щекотливым. Он проявил в этой ситуации раннюю зрелость и достаточно такта, за которые Бонапарт сумел быть ему признательным. «Доброе согласие, царившее между мной и отчимом, чуть было не разрушилось одним происшествием, о котором я расскажу. Генерал Бонапарт отличал жену одного офицера и иногда прогуливался с ней в коляске. Эта женщина имела некоторую внешнюю привлекательность и ум. Тогда не преминули заговорить, что это его любовница, так что мое положение и как адъютанта и как сына жены главнокомандующего стало довольно мучительным. Вынужденный в силу своих служебных обязанностей сопровождать генерала, который никогда не выезжал без сопровождения адъютанта, я не раз оказывался в эскорте этой коляски. Не имея возможности выносить унижение, которое я испытывал, я вынужден был обратиться к Бертье с просьбой о моем переводе в полк. Следствием этого демарша стала довольно резкая сцена между мной и моим отчимом. Но с этого момента он прекратил свои прогулки в коляске с той дамой. Я продолжал оставаться возле него, и его отношение ко мне не ухудшилось».
Вместе с Бонапартом в Египет прибыло восемь его адъютантов. Четверо из них погибли: Жюльен, Сулковски, Курасье и Жильбер, двое были там ранено: Дюрок и Эжен де Богарне. Лишь Мерлин и Лавалетт вернулись из Египта живыми и невредимыми. Как только речь заходила об опасном задании, о том, чтобы отправиться в пустыню на поиски арабов или мамлюков, Эжен всегда вызывался первым. Однажды, когда, как обычно, он с рвением выступил вперед, Бонапарт остановил его со словами: «Молодой человек, запомните, в нашей профессии никогда не нужно спешить навстречу опасности, достаточно хорошо исполнять свой долг, выполнять свои обязанности и к вам придет божье благословение!»
В другой раз во время осады Сен-Жан-д’Акра главнокомандующий послал на самый опасный пост адъютанта с приказом. Офицер был убит. Бонапарт отправил второго, которого тоже убили. Пошел третий, и его постигла та же участь. Однако нужно было, чтобы приказ дошел, а под рукой у Бонапарта оставалось только два адъютанта Эжен де Богарне и Лавалетт. Он подал последнему знак приблизиться и совсем тихо, чтобы не услышал Эжен, сказал ему: «Лавалетт, отнесите этот приказ. Я не хочу посылать этого ребенка. Он так молод, не хочу обречь его на смерть. Его мать доверила его мне. Вы знаете, что такое жизнь… Идите!».
В другой раз в той же осаде Сен-Жан-д’Акра осколок снаряда попал в голову Эжена де Богарне. Юноша упал и был погребен осколками стены, разрушенной снарядом. Бонапарт решил, что он умер и не сдержал скорбного возгласа отчаяния. Но Эжен был только ранен и на девятнадцатый день после ранения попросил разрешения вернуться к своей службе. Он спешил участвовать в других штурмах, которые провалились как и первые, несмотря на упорство Бонапарта. «Эта убогая крепостишка стоила мне времени и людей, но все слишком затянулось, я должен пойти на последний штурм. Если он удастся, сокровища и оружие Джеззара, чью жестокость и кровожадность проклинает Сирия, позволят мне вооружить триста тысяч человек. Дамаск зовет меня, друзы ждут меня; я увеличу свою армию, объявлю об упразднении тирании паши, и во главе этих полчищ я прибуду в Константинополь. Таким образом я опрокину Турецкую империю и создам новую великую империю. В результате всего этого я войду в историю и, может быть, тогда я вернусь в Париж через Вену, уничтожив Австрийский императорский дом».
