Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих художниках
— А-а-а! — вдруг диким голосом заорал Игрец, указывая пальцем на Слюнкину. — Пожар у е-ея! Гори-ит! Воды давайтя! Воды-ы!!!
Это писательница Слюнкина сунула по привычке в рот папиросу, чиркнула спичкой и выпустила изо рта струю дыма. Рожамята только поморщился, а Игрец явно очень испугался.
— Воды-ы! Давайтя воды-ы! Гори-ит!!! — со страхом кричал он.
Виктор Михайлович, Рожамята и примкнувшая к ним Чечотка насилу успокоили бедного мальчика.
— Ничего страшного, это игра такая! Шутка! — втолковывал Васнецов.
— Не оры! Сказано те, шутка! Дым! — поддержала Чечотка, треснув для убедительности Игреца по затылку.
Игрец немного успокоился, но в дальнейшем поглядывал в сторону писательницы Слюнкиной с устойчивым недоверием.
— Боярин! А зачем така шутка? Из рота дым пускать? — вежливо обратилась к Васнецову Чечотка.
— Для глупости! — ответил Виктор Михайлович, не придумав более достойного и вразумительного ответа.
Тут в коридоре появился Митрич в кухаркином фартуке.
— Вы, эта… Давайте на кухню… Чем Бог послал.
Бог послал довольно много. Все припасы, что жена Александра заготовила мужу на целую неделю, Митрич, по доброте душевной, взял, да и выставил на стол.
Лохматые поначалу отнекивались, жадно сглатывая и стыдливо опуская глаза. Потом началось нечто невообразимое.
Теперь уже хозяева, Васнецов, Митрич и Слюнкина, жались на кухне по стенкам, с изумлением наблюдая за варварской трапезой. Какие там ложки-вилки, салфеточки! С хрустом и чавканьем лохматые поглощали все, что попадало в поле их зрения. Вырывали друг у друга из рук, издавая нечленораздельные звуки.
Насытиться лохматые не могли очень долго. Выпучив глаза и прислушиваясь только к своим внутренностям, ничего не видя вокруг, они с неимоверной скоростью поглощали все съедобное на столе. Рыбу поедали вместе с костями, мясные кости обгладывали до зеркального блеска. И все квасом, квасом запивали.
— Однако-о! — покачивал головой Виктор Михайлович.
— Господи-и! — жалостливо вздыхала Мария Слюнкина.
— Саранча! — хмурился сторож Митрич. И виновато разводил руками в стороны, ловя взгляд Васнецова. Но Виктор Михайлович только весело улыбался.
Наконец лохматые насытились. И начали необузданно смеяться. Показывали друг на друга пальцами и просто умирали от смеха.
— Живыя-а… Мы-та… живыя-а… — на все лады повторяли они, вовсе не обращая внимания на хозяев.
— Нас батогами били?
— Еще как! Страшно спомнить!
— Указами царскими стращали?
— Чихать на ихнии Указы! Сами себе указ!
— Собак на нас спущали?
— Спущали-и!!!
— А мы… живыя-а! Вот оне мы! Нас без хрена не слопаш! Наша искусства сколь веков жива?
— Много-о! Не счесть! Завсегда была-а!
— Покуда мы живыя-а! А мы, вот оне — мы!!!
Повскакав с мест, прямо на кухне, вокруг стола, лохматые начали отплясывать какой-то дикий, варварский танец. Васнецов, Митрич и писательница Слюнкина в восхищении только головами покачивали и обменивались выразительными взглядами.
После обильной трапезы и дикого танца, лохматые понемногу успокоились. Начали осваивать новую, незнакомую для себя территорию. Разбрелись кто куда. На некоторое время в Тереме наступила элегическая тишина. Мир и покой.
Но тут со второго этажа донесся дикий крик.
4— А-а-а-а!!!
По ступенькам винтовой лестницы на пол скатился опять вдрызг испуганный Игрец. Губы его тряслись, глаза расширены от ужаса.
Все лохматые, в дом числе и Виктор Михайлович с Митричем, подбежали к мальчику, начали ощупывать его, успокаивать.
— Та-ама-а… мужики на конях! За мной погналиса! Затоптать мя удумали-и!!!
Лохматые все, как по команде, повернули головы к Васнецову. На их лицах читался немой вопрос: «Кто тама?».
Виктор Михайлович покачал головой и весело рассмеялся. Он естественно мгновенно сообразил. Игрец увидел его знаменитую картину «Богатыри». Наверняка мальчик никогда не видел настоящей живописи. Кроме того, погода. Колыхание теней от веток по полотнам, игра света и тени, вполне могли сыграть с ним злую шутку.
— Друзья мои! Ну-ка, пошли со мной! Пошли, пошли!
Виктор Михайлович решил разом покончить с подобными недоразумениями. Решил показать лохматым все свои полотна.
Следует уточнить, по мере завершения строительства, Виктор Михайлович собирал лучшие свои работы. Развешивал их в Тереме по стенам. Большинство, разумеется, находилось на втором этаже, в мастерской. Но и в гостиной, спальнях, даже во втором узком коридоре висели его полотна.
Васнецов намеревался открыть, как бы, итоговую экспозицию. Временно, разумеется. Большинство картин уже не принадлежали художнику. Были проданы. Но организовать персональную выставку и совместить ее с новосельем, идея неплохая. Многие друзья-художники одобрили. И даже помогали, чем могли.
Лохматые с превеликими осторожностями, по двум винтовым лестницам, одна группа вслед на Васнецовым, другая вслед за Митричем по обычной лестнице, ведущей из кухни, поднялись в мастерскую. И все одновременно застыли в изумлении, как изваяния.
Безусловно, лохматые никогда настоящей живописи не видели. И Виктор Михайлович решил не торопить процесс их приобщения. Он отошел чуть в сторону, опустился на стул. Молчал, наблюдал.
Это было нечто.
Рожамяте совершенно неожиданно не поглянулся «Иван-Царевич на Сером волке». Причем категорически. Он презрительно скривил губы и нехотя отозвался:
— Хорошо яму… Заимел волка и давай… Сам черт не брат… Так ба кажный… Я ба тожа, може, если ба…
Позавидовал, одним словом. Но как-то уж очень прямолинейно, без затей. В дальнейшем, если входил в мастерскую, резко отворачивался в сторону. Даже смотреть на «Царевича» не желал. Во, как!
Блажная застыла перед «Тремя Царевнами подземного царства». Слегка поворачивалась, вправо-влево. Сравнивала. И судя по выражению ее лица, сравнение было явно не в их пользу.
Игрец, как самый непосредственный, увидев на противоположной стене «Аленушку», засмеялся счастливыми смехом.
— Пригорюнилася-а… Пригорюнилася-а… — без устали повторял он, дергая всех за рукава и указывая пальцем на полотно.
Потом вдруг неожиданно заплакал. Опустился на корточки, уткнул лохматую голову в колени и долго всхлипывал, утирая ладонями текущие по щекам слезы.
Предвидеть реакцию лохматых было никак невозможно.
Они пребывали в абсолютном убеждении, когда не смотрят на картину, там продолжается жизнь. Но стоит упереть взгляд в полотно, как на нем все застывает. Вроде игры в «замри!».
