Анатолий Чупринский - Маленькие повести о великих художниках
— Ничего себе… мышка! — усмехнулся Виктор Михайлович.
— Крысы, наверное! Фу-у! Гадость какая! — поморщилась Мария.
Все трое застыли в ожидании. Из сундука, вернее, откуда-то из-под него доносились глухие, четкие удары. Били явно чем-то металлическим по дереву. И скрежет все нарастал.
— Витя-а! Мне страшно! — прошептала Мария Слюнкина.
Виктор Михайлович вышел из оцепенения и начал действовать.
— Митрич! — распорядился он — Гаси свечи! И спрячься!
— Ма-ама-а!!!
Это Мария начала от страха подвывать в полный голос, но Виктор Михайлович зажал ей рот ладонью и оттащил в гостиную. Двери прикрыл, только маленькую щель оставил. Митрич с поленом в руке тоже спрятался под лестницей, погасил свечи.
Наступила оглушительная тишина. Было слышно даже как снег в саду на ветки деревьев падает.
Крышка сундука с грохотом откинулась… Из сундука вылетел топор… Упал на пол. Потом показалась какая-то очень лохматая голова. Лица не разобрать, видны были только глаза.
Некоторое время голова напряженно вслушивалась. Потом на пол вывалился лохматый человек, на ногах лапти. Несколько секунд он стоял на четвереньках, прислушивался, принюхивался. Потом тихо постучал кулаком по сундуку…
3Из сундука послышались шорохи, ахи, вздохи… Один за другим из него вылезали и тут же испуганно опускались на пол еще трое оборванных, в лаптях людей. Двое явно женского пола.
Митрич под лестницей, Слюнкина с Виктором Михайловичем за дверью застыли в напряженно ожидании. Ничем себя не выдавали. Мало ли, вдруг воры пробрались.
Но это были не воры.
Выделялся самый крупный из них, рослый. Он меньше других выказывал свой страх. Поднялся в полный рост, осмотрелся.
Послышался чей-то шепот.
— Рожамята! Где мы? Рожамята!
— Тута я… Цыц! — ответил рослый, которого звали Рожамята. Он продолжал напряженно осматриваться. — Игрец куды подевался?
Из-за сундука выполз еще один. Маленький, щуплый.
— Я-та тута… А вота мы-та где? — шепотом спросил он.
— Ну-кась, слазь наверх… погляди окрест!
Маленький, которого Игрецом кликали, ловко, по-обезьяньи, вскарабкался по строительным лесам. (плотники еще многого не доделали. В том числе, внутреннюю отделку), выглянул в окошко.
Одна из представительниц женского пола неожиданно чихнула. Громко хихикнула. И еще раз чихнула.
— Чечотка, ты? — злым шепотом отозвался Рожамята. — Я те нос оторву!
— Не со зла я… Не можу стерпеть… — опять хихикнула она.
— Вот я тя… суну враз туды, откудова вылезла. Тама начихаешса вдоволь…
По строительным лесам бесшумно соскользнул Игрец. Встал в полный рост, подошел к Рожамяте, схватил его за грудки.
— Ты куды завел? Куды выкопал? Снеги кругом беспросветныя! Восемь ден скачи, ни огня, ни дымка не отыщетца!
Тут же встрепенулась вторая особа женского пола. Черноволосая, с огромными глазищами.
— Ох, пропали мы… От люта огня, пряма в полымя!
— Блажная, цыц! Пришибу! — рыкнул Рожамята.
Он оттолкнул от себя Игреца и легонько стукнул кулачищем по лба Блажной. Та мгновенно смолкла.
— Ты рукам-та много воли дал! Али плешь ее наковальня?! Говорил я те… надоть вправа брать!
— Ну-ка… тиха все!!! — рявкнул Рожамята.
Четверка лохматых замолкла. Только та, которую звали Чечоткой, покачалась из стороны в сторону и опять, от души, чихнула.
Из гостиной, из-за спины Виктора Михайловича ей ответил другой чих. Это писательница Слюнкина не выдержала, тоже чихнула. Чих, как известно, занятие крайне заразительное.
Лохматые замерли на своих местах в самых нелепых позах.
— Кто здеся-а?! — громко спросил Рожамята. — Кто здеся-а?!
В ответ Мария Слюнкина еще раз громко, от души чихнула. Виктору Михайловичу не оставалось ничего другого.
Он широко распахнул дверь гостиной.
Как только Васнецов распахнул дверь в коридор, Митрич чиркнул спичкой и зажег свечу. Лохматые оказались окружены с двух сторон. Они всей четверкой, с криками и визгами, отскочили к стене, упали на пол и затряслись от страха.
Виктор Михайлович тоже зажег свечу и сделал пару шагов перед. Лохматые вмиг поднялись на ноги, в руках у мужчин блеснули топоры. Рожамята, как самый сильный, выступил чуть вперед.
— Вы… чего? — недоуменно спросил Виктор Михайлович.
— Чего-о… Ничего. А вы чего?
— Кладоискатели, что ли? — предположил Виктор Михайлович.
— Веселы люди мы, — мрачно ответил Рожамята.
Выяснение отношений длилось довольно долго. Лохматые упорно рвались из Терема на волю. Виктор Михайлович, еще толком не понимая, но уже предчувствуя, что столкнулся нос к носу с тем самым, очевидным и невероятным, никого из дома не выпускал. Взял, да и запер оба выхода на ключ. И ключ в карман спрятал.
Лохматые, особенно представительницы женского пола, жались по стенкам в коридоре. Ни в какую не желали и шага ступить в сторону.
Доносился только их шепот.
— Иноземцы они… Инородцы… — шептала та, которая чихала, по имени Чечотка. — Вишь наряжены… не по-нашенски…
Виктор Михайлович расхаживал по коридору взад-вперед, поглядывал на кучку испуганных людей, размышлял, что делать дальше.
Рожамята, как старший, пытался пристроиться рядом. Уговаривал хозяина, называя его не иначе, как «Боярин!».
— Отпусти ты нас, боярин, по-доброму! Зачтетца тебе… Перед Богом, перед людьми… Добром не пустишь, кровью умоешса…
Но Васнецов был неумолим. Толи зачуханый вид лохматых его так растрогал, (худые, оборванные, явно голодные!), то ли интуитивно почувствовал, вот оно, то самое! О чем мечтал с детства!
Укрепился Виктор Михайлович в своих предположениях, когда сторож Митрич, ни с того, ни с сего, брякнул:
— Эта, Михалыч! Скоморохи они. — небрежно кивнув в сторону испуганных лохматых, заявил он. — Я эта, одну книжку читал…
Васнецов жестом оборвал Митрича, поскольку прекрасно знал, тот действительно, мог читать какую-то одну книжку. Первую и последнюю в своей жизни. Но чтоб в ней о скоморохах было написано?
На вопросы Виктора Михайловича лохматые отвечали дружно. И довольно складно.
— В холодну нас бросили. Живьем удумали, нелюди, извести. Но мы-та тожа не лыком шытыя. — затараторила самая бойкая, по имени Чечотка. — Подкопа рыли… Копали долго, страсть… Ан, света все нету, да нету…
— За что ж вас так, болезных? — усмехнулась Слюнкина.
— За дела, боярыня! За дела! — вздохнул Рожамята.
— За веселый нрав, за потешинки. — поддержал Игрец. — Смех-та он, боярыня, всяк о двух концах. Кому в радость, кому слезонки…
