Джон Скотт - За Уралом. Американский рабочий в русском городе стали
Рис. 4. Магазинчик в открытой степи
Мы встали в очередь. Она двигалась очень медленно. Прошло десять минут, прежде чем мы добрались до двери магазина, и еще двадцать минут, пока мы подошли к прилавку. На полках позади прилавка не было абсолютно ничего, кроме четырех коробок с искусственным кофе и целой выставки духов. Продавали и покупали только черный хлеб. Продавщица большим мясницким ножом резала свежие буханки, от которых шел пар. Ей редко приходилось дважды взвешивать один и тот же кусок. Служащий магазина, повязанный грязным белым фартуком поверх овчинного тулупа, отрывал талоны с номерами от хлебных карточек рабочих по мере того, как их ему подавали. Вторая девушка-продавщица принимала деньги — тридцать пять копеек за килограмм (около пятнадцати копеек за фунт). Как раз в тот момент, когда Попов подошел к прилавку, высокий, похожий на монгола парень, растолкав всех плечами, попытался взять хлеб без очереди. Разразилась целая буря недовольства.
— Если ты мастер, то иди в магазин для мастеров! А если ты прикреплен к этому магазину, то вставай в очередь! — сказали в один голос сорок человек. Большой монгол стал протестовать, произнося на ломаном русском языке фразы о правах национальных меньшинств. И все-таки хлеб он без очереди не получил. Слишком многие рабочие, принадлежащие к национальным меньшинствам, пытались получить что-нибудь даром или без очереди, или же добиться других привилегий, подводя под это в качестве основы ленинскую национальную политику. Но теперь им это уже больше не удавалось.
Попов вытащил потрепанный бумажник и начал искать там мелочь, чтобы заплатить за хлеб. Бумажник был набит деньгами, у него при себе было больше двухсот рублей[24]. Неделю назад он получил зарплату за прошлый месяц (с опозданием всего лишь на десять дней), но купить было нечего. Он получил хлеб для себя, для Гриши, ушедшего за молоком на раздаточный пункт, и для Гришиной жены и стал проталкиваться к выходу. Под мышкой у него было пять килограммов (двенадцать фунтов) хлеба. Это были двухдневные рационы для двух рабочих и одного иждивенца. Я получил свой хлеб, и мы пошли в промтоварный магазин, находившийся через дорогу, чтобы купить пару рукавиц на шерстяной подкладке для Попова, которому они были, очень нужны. Однако в магазине было пусто, и через окно мы разглядели только маленькую стопку шелковых носовых платков и летних мужских рубашек, которые уже несколько дней были единственным товаром в магазине.
— Паршивое дело, — сказал Попов, — летом продаются овчинные тулупы, а зимой нет ничего, кроме шелковых носовых платков. Я думаю, мне надо завтра сходить на базар и купить там рукавицы и пару брюк.
Глава VIII
Около десяти минут мы шли в гору, между двумя рядами побеленных одноэтажных бараков. Последний справа и был нашим домом. Это было низкое деревянное строение, между двойными стенами которого была проложена солома. Толевая крыша весной протекала. В бараке было тридцать комнат. Обитатели каждой комнаты сделали маленькую печку из кирпича или железа, чтобы можно было топить и обогревать комнаты, если были дрова или уголь. Коридор с низким потолком освещался одном маленькой электрической лампочкой. Попов, спотыкаясь, дошел в валенках до комнаты № 17, распахнул дверь и вошел внутрь. Его сосед по комнате Гриша, работавший на шахте, где добывали железную руду, как раз разводил в печке огонь.
— Здорово, — сказал он, не поднимая головы.
— Холодно, — произнес Попов, кладя свой хлеб на стол и расстегивая тулуп.
Комната была приблизительно шесть на десять футов, с одним маленьким окошком, рамы которого были оклеены газетой, чтобы внутрь проникало меньше холодного воздуха. Там стояли маленький стол, небольшая печурка, сложенная из кирпича, один стул о трех ногах и две железные кровати, узкие и шаткие. Пружинной сетки на кроватях не было, вместо нее поперек железной рамы были положены тонкие доски. Попов повесил свой тулуп и подошел к печке погреть руки.
Наша комната была значительно больше, чем комета Попова, потому что Коля был мастером, а я — иностранцем. У нас были стол, два стула и две кровати, а также маленький чуланчик. Я затопил печку, почистил несколько картофелин.
В нашем бараке жили восемьдесят мужчин, женщин и детей. Самому старшему было тридцать четыре года. Все мужчины работали в строительном тресте, которому и принадлежал этот барак. До 1934 года мы ничего не платили за жилье. После 1934 года каждый из нас стал платить около десяти рублей в месяц.
Рис. 5. Комната в одном из образцовых бараков
Раньше в бараке была и кухня, но теперь в этом помещении жила семья, поэтому все готовили, пользуясь печками в своих комнатах. В одной из комнат находился красный уголок. Здесь висела стенная газета нашего барака, два знамени за ударный труд и портреты Ленина, Сталина и Ворошилова. Здесь также размещалась и библиотека, состоявшая из двухсот книг. Два раза в неделю в красном уголке проводились занятия для неграмотных. Несколько месяцев назад в бараке было семнадцать неграмотных взрослых, теперь только десять. Конечно, надо учесть, что человек считался грамотным, если он мог расписаться и прочитать простое предложение.
Большинство молодых рабочих барака № 17 были не женаты. Это объяснялось, во-первых, тем, что женщин в Магнитогорске вообще было очень мало, как и в любом поселке строителей. Во-вторых, такое положение говорило о тяжелых условиях жизни. Работая физически на холоде по две смены и плохо питаясь, человек почти не имел сил и энергии предаваться любви, особенно под открытым небом или в переполненных людьми комнатах.
Глава IX
Примерно в шесть часов вечера в красном уголке собралось около дюжины молодых рабочих, мужчин и женщин, они принесли с собой пару балалаек и гитару. Рабочий день закончился, ужин уже стоял на плите, так что настало время спеть. И они запели! Рабочие революционные песни, народные напевы и старые русские лирические романсы. Рабочий-татарин спел две свои национальные песни. Молодой украинец сплясал. На балалайках играли очень хорошо. Я никогда не переставал удивляться, что так много русских рабочих умеют играть на балалайке. Они учились играть длинными зимними вечерами в глинобитных домиках-избушках в своих деревнях.
Потом разгорелась дискуссия. «Почему мы получаем так мало сахара? В этом месяце мы получили всего лишь двести граммов[25] на человека. На чае без сахара далеко не уедешь». Почти у каждого нашлось, что сказать по этому поводу. Один молодой парень объяснил, что в этом году был плохой урожай сахара. Заводы по производству сахара выполнили свой план только на пятьдесят процентов. Еще кто-то заметил, что Советский Союз экспортирует много леденцов, а это означает большой расход сахара.
