Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович
— Зинделе майн, зинделе майн! — разрыдалась Гителе Кривонос, похоронившая к этому времени пятерых из десяти детей. А теперь вот самый любимый — Левочка. Она бережно хранила газету с жуткой новостью. Гителе почти, было, смирилась с судьбой, когда одним прекрасным утром в окошко их подвальной комнаты вдруг тихо постучали.
В селе Сердица силы Леву окончательно покинули. Отдышавшись, доковылял до крайней хаты села и постучал. На пороге появился мужик с топором — много всякого люду озорничало в округе. Лева не лукавя выложил ему о себе все как есть. Хозяин впустил его в хату. Он оказался местным пекарем, сочувствующим большевикам. Он спрятал Леву в подвале, а когда обстановка прояснилась, и линия фронта вновь продвинулась на Запад, снарядил Леву в дорогу. Через несколько дней Кривонос «украл границу» и, с Божьей помощью, добрался до Харькова. Постучав на рассвете в окошко родительского дома, он увидел растерянное лицо младшего брата Матвея. Гителе еще спала, Зельман был в отъезде, а Клара еще до войны вышла замуж и переехала к мужу. Моисей, освобожденный от военной службы по здоровью, уехал за какой-то надобностью в Киев. Он был глубоко верующим молодым человеком и все свободное время уделял молитвам. Впрочем, религиозность уживалась в нем с передовыми идеями. Вперемежку с Торой, он почитывал и еретические книжки. Благодаря книжкам в один прекрасный день Моисей «прозрел» и, вслед за старшими братьями, вступил в большевистскую партию, из которой спустя много лет он выбыл, но не по собственной воле, а опять же за ересь, а именно — «за троцкизм». При родителях сыновью вахту нес лишь 17-летний Матвей. Он выбежал во двор, и заикаясь от неожиданной радости, сообщил Леве, что его считают погибшим, и ему нельзя в дом, не подготовив предварительно маму, — сердце не выдержит. Матвей спрятал брата в сенях и побежал готовить мать к встрече с воскресшим сыном.
Так или иначе, но из кровавого круговорота событий начала века все Кривоносы вышли живыми, впереди их ожидало неимоверно светлое будущее.
Во Вторую мировую уже никто не остался дома. Ушла на фронт добровольцами и вся молодежь, юные, семнадцатилетние мальчишки — Владимир (сын Моисея), Гриша (сын Матвея), Зяма (сын Клары). Никто из них не вернулся домой, как не вернулись Давид (дядя Вася), Лева и его 16-летний сынишка Абраша, казненные оккупантами в 1942 году. Когда Сватово, где жил Василий с верным и понимающим другом Марусей и двумя дочерьми Марусей и Женей, заняли гитлеровцы, он установил связь с партизанами.
Три поколения моей семьи преподнесли благодарному человечеству немало подарков в виде большевиков-революционеров, антикоммунистов, героев войн и даже… своей доморощенной «гестаповки». Тут и пришло время вспомнить о самой позорной и кровоточащей странице семейной летописи.
НАША ГЕСТАПОВКА
Взгляни, взгляни туда, куда смотреть не стоит. И.Бродский
Когда Моисей Кривонос объявил на щеточной фабрике имени Клары Цеткин, что он женится на наборщице-украинке Вере Канцедаловой, евреи стали его сторониться — уж больно устойчива была репутация жидоморки.
В надежде образумить его, товарищи взывали не только к здравому смыслу, но и к его религиозности. Но в большевике проснулся беспартийный революционер-идеалист лейтенант Шмидт, женившийся на уличной проститутке с целью ее перевоспитания.
— Я докажу, — возражал он, — что в глубине души она порядочный человек, иначе зачем я был бы ей нужен?
В 1925 году у них родился сын Владимир, а спустя еще два года — дочь Майя. Неприязнь Веры Петровны к мужниной родне, особенно к Василию, Моисей всерьез не принимал — в конце концов, ведь и его родня-то ее не слишком жаловала. К началу войны кузены Кривоносы-Болотины (все были почти ровесниками) достигли совершеннолетия и пошли записываться добровольцами. Отказали самому старшему из них — 20-летнему брату мамы Зяме Болотину. Он был инвалидом детства и на одно ухо не слышал. Но Зяма не успокоился. Через неделю он отправился на другой призывной пункт и, творчески использовав уже полученный опыт неудачного рекрутирования, забил баки комиссии, наврав с три короба, и своего добился.
Моисей и самый младший из братьев бабушки — всеобщий любимец Матвей (дядя Мотя), получили предписание в трудармию. На сборы оставалось несколько часов — до Харькова уже добирались вражеские бомбардировщики. Матвея направили на Дальний Восток на лесоповал — забрили с куриной слепотой, еле отличал свет от тени. На лесоповале он отморозит конечности, домой вернется без обеих ног. Моисею тоже был дан приказ на восток — в шахты Караганды уголек добывать. Перед отправкой Моисей сказал Вере:
— Тебе с дочкой лучше к Василю уехать. Небезпечно здесь теперь. В деревне перебудешь, а война кончится — вернешься домой.
Но и в Сватово жизнь не стояла на месте. Немцы подбирались все ближе.
Василь подался в райком и потребовал отправки на фронт. Партийное начальство только усмехнулось:
— Ты, Василий Степанович, свое отвоевал, пусть теперь молодежь за тебя и за твои раны повоюет, а тебе приказ — эвакуация. И поторопись, немцы не сегодня-завтра в город ворвутся.
Василь напомнил о своем партийном стаже и опыте партизанской войны с немцами в 1916-м и с белыми в 19-м.
— Нет, Василий Степанович, нельзя тебе в городе оставаться. Ты весь на виду. Тебя каждый пес знает. Впрочем, погоди, кажется, есть и для тебя боевое задание. Надо племенной скот подальше от немцев угнать. Секретный приказ. Людей не хватает. Возьмешься?
Уходили всей семьей — с Марусей и девочками — Женей и Майей. Колонна беженцев, колонна скота. Но куда там, уже в Милерово их и попутчиков перехватили немцы. Пришлось повернуть к Новопскову — там, по слухам, еще свои. По дороге коммунисты начали жечь документы. В Новопскове немцев еще не было, но зато царила паника. Все дороги были перерезаны, оставалась одна возможность — возвращаться назад. До Сватово уже добирались пешим ходом, изможденные, с пустыми вещмешками за плечами. Опустевшим оказался и город. Половина населения эвакуировалась. Другая — затаилась, с нетерпением ожидая прихода немцев.
Первым делом Василь отправился в дом брата, чтобы убедиться, что Лева с сыном ушли из города и находятся в безопасности. Но на крыльце его встретил 16-летний племянник Абраша. Вместе с двоюродным братом Вовой, сыном Моисея, они мобилизовались добровольцами, служили в одной части, вместе попали под Изюмом в окружение, вместе выбирались, вместе добрались до Сватово на свою погибель. Эвакуироваться Лева с сыном не успели, а теперь идти было некуда. Василь забрал обоих к себе — «хата у меня большая, места всем хватит». А на следующий день на пороге хаты в Кузнечном переулке появилась и Вера Канцедалова с 15-летней дочкой Майей и Вовой. Василь невестке не слишком обрадовался — еще до войны, когда они с ней в одном колхозе работали, Василю от нее житья нет было. А тут на тебе, явилась, хотя на соседней улице Капа, ее родная сестра, живет. Но не уважить просьбу брата Василь не мог, оставил. Всем нашлось место в Давидовом ковчеге. Не успела Вера обжиться на новом месте, как принялась за старое — хозяина поедом есть. Как ни старалась впоследствии дочь Василя вспомнить, чего добивалась тетка от ее отца, ничего не вышло, да и другие не могли в толк взять, с чего это баба бесится, да еще в такое время. Но врезалось в детскую память, как тетка кричала, что Василь с довоенной поры задолжал ей 3 пуда пшеницы и 2 пуда муки. А через неделю Вера во всеуслышание поклялась отомстить Василю, вытолкала из хаты своих детей — Майю и Вову — и перебралась-таки к сестре на соседнюю улицу. Василий и думать о ней забыл, но вскоре Канцедалова о себе напомнила, сдержав клятву. Мука — это святое. Всяка жива душа калачика чает…
9 июля 1942 года Сватово заняли немцы. Начались репрессии. Одним из первых схватили Василя — не зря начальство предупреждало. Сдал его как еврея бывший однополчанин по Гражданской Петр Рыбачий. Его поместили в сватовскую тюрьму. Маруся бросилась по хатам собирать подписи под ходатайством, дескать, Кривонос — не еврей вовсе, крещеный, украинец. 30 подписей собрала. И Василя освободили.
