Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель

Грохот удара автомобиля о скалу еще не стих у нее в голове, когда служащий Восточного экспресса вернул ее к действительности.

Габриэль взяла себя в руки. Ее взгляд блуждал от окна шикарного купе в спальном вагоне к проводнику и обратно. На перроне уже царил привычный хаос, как на любом вокзале по прибытии поезда: люди, охваченные лихорадочной суетой, сумки и корзинки над головами — иначе не пробиться сквозь толпу.

— Вызовите, пожалуйста, носильщика и позаботьтесь о моем багаже, сказала она наконец проводнику.

После краткого тревожного сна ее голос звучал грубее, чем обычно.

— Не беспокойтесь, мадемуазель, — ответил тот с легким поклоном, — я уже обо всем позаботился. Ваши чемоданы будут доставлены прямо к катеру «Гранд-отеля де Вэн» на Лидо [4]. — Он помедлил немного, затем спросил: — Как вы себя чувствуете, мадемуазель? Мне показалось, что вы кричали во сне.

— Вам действительно показалось. Благодарю вас.

Она нервным жестом отослала проводника. Когда дверь купе закрылась, напряжение немного спало. Она и в самом деле вполне могла кричать во сне. Может, ее присутствие в салоне автомобиля в качестве свидетеля катастрофы было невидимым, но не бесшумным? Габриэль откинулась на спинку сиденья и на мгновение закрыла глаза. К счастью, ужасные картины ночного кошмара мелькнули перед ее мысленным взором лишь бледными, расплывчатыми обрывками сновидений. Почему теперь? Почему здесь? Что с ней могло произойти такого, из-за чего именно в этом путешествии ее стали преследовать воспоминания, как упрямый отвергнутый любовник? Ведь она и ехала-то даже не на Ривьеру, а в город, в котором никогда не бывала. Ничто в Италии, не говоря уже о Венеции, не связывало ее с Боем.

В своих неустанных попытках вырвать Габриэль из лап скорби Мися не останавливалась ни переднем. Она даже взяла ее с собой в свое свадебное путешествие. После спонтанной, скромной церемонии бракосочетания, состоявшейся в конце августа, Мися Эдвардс и Хосе Серт отправились в Италию и уговорили Габриэль присоединиться к ним. Странная и трогательная причуда. Габриэль поехала в Венецию, только чтобы не огорчать Мисю. Они с Хосе были так добры к ней, и она решила, что отказаться было бы просто некрасиво и невежливо. К тому же южное солнце и венецианское искусство, возможно, и в самом деле помогут освободиться от тягостных воспоминаний. Она сама чувствовала, как ее хрупкое тело изнывает под бременем отчаяния.

Глубоко вздохнув, Габриэль открыла глаза. Затем взяла сумочку, отыскала в ней зеркальце и взглянула на себя. Ей недавно исполнилось тридцать семь, и если раньше ей обычно давали на десять лет меньше, то теперь она выглядела на все сорок. Оливковая кожа приобрела землистый оттенок, черные брови словно нарисованы углем, под глазами, покрасневшими от слез, темнели тени, уголки губ печально опустились вниз, как у старухи. Она попыталась улыбнуться своему отражению, но ничего не получилось.

Перрон и вблизи мало чем отличался от всех перронов, которые Габриэль доводилось видеть. Унылый, серый, многолюдный. Ничто здесь не напоминало о той роскоши и красоте, которые она ожидала от Венеции. Никаких каналов и палаццо, никаких увешанных драгоценными камнями потомков венецианских дожей, не говоря уже о великолепных куртизанках. Большую часть пассажиров, прибывших в вагонах первого класса Восточного экспресса, составляли американцы и англичане, которые уже с первых секунд своего пребывания на юге Италии обливались потом. Звенящий сентябрьский зной насквозь прокалил перрон, и под стеклянной крышей висели облака тяжелых запахов — тлеющего угля и распаренных человеческих тел.

Для тонкого обоняния Габриэль это было серьезным испытанием. Она пыталась задерживать дыхание, но это не помогало, потому что ее со всех сторон окружала плотная толпа. Ее маленькая изящная фигурка казалась песчинкой в этом бурлящем водовороте пассажиров, служащих железной дороги, носильщиков и тележек с багажом. Она тщетно озиралась в поисках Миси и Хосе. Если те и встречали ее, то отыскать их глазами в этом гигантском растревоженном муравейнике было невозможно. А шум! Барабанные перепонки Габриэль грозили лопнуть от невыносимой какофонии голосов, разноязычной речи, стука, лязганья вагонов и шипения пара. Вокзал Ниццы даже в самые оживленные часы по сравнению с этим ревущим хаосом показался бы оазисом тишины. Габриэль оставила попытки отыскать в толпе друзей, направив все силы на то, чтобы пробиться сквозь толпу к выходу.

— Коко!

Габриэль, услышав знакомый голос, почувствовала невыразимое облегчение. Миси стояла у выхода из вокзала под щитом с надписью «Vaporetto» [5]. Ее элегантный облик освежал, как прохладное дыхание моря: высокая, в простой широкополой соломенной шляпе и в легком платье-рубашке до середины икры от Шанель. На нее оглядывались с восторгом и удивлением. Видимо, людям казалось невероятным, что в такой обстановке можно сохранять столь девственно-свежий вид. Габриэль невольно улыбнулась.

— Ах, как хорошо снова быть рядом с тобой! — произнесла она, обнимая подругу.

— Ты выглядишь ужасно! — без обиняков заявила Мися и, обняв Габриэль, ласково увлекла ее к выходу. — Но мы тебя здесь сумеем отвлечь от мрачных мыслей. Венеция — самый подходящий город, чтобы вдохнуть в человека новую жизнь.

Габриэль не успела ответить, потому что стеклянные двери вокзала распахнулись, и открывшийся перед ней вид ослепил ее. Наконец-то она увидела эту красоту, которая была известна ей по фотографиям и лицезреть которую наяву она не смела надеяться.

Гранд-канал мерцал в лучах послеполуденного солнца, как сталь; две гондолы плавно скользили по воде сквозь облака дыма из труб маленьких пароходов, стоявших у пристани вокзала в ожидании пассажиров. На другом берегу красовались роскошные средневековые здания, поражающие взор тициановской медью — особым оттенком красного, которым Венеция обязана знаменитому живописцу, — в сочетании с золотисто-желтыми тонами на фоне ярко-синего неба. Легкий, ласковый ветер реял над каналом. Габриэль почувствовала запах водорослей и смолы, характерный для любого портового города. Гомон голосов не стал тише, но утратил резкость. Толпа распределилась по разнокалиберным пароходикам, напоминавшим маленькие баржи на Сене. Габриэль направилась к воде, но Мися увлекла ее в другую сторону.

Под маленьким голубым балдахином с золотыми кистями их ожидал Хосе Серт. Полноватый испанец помахал Габриэль рукой, а затем обнял ее и расцеловал в обе щеки.

— Карета подана, мадемуазель Коко! — пошутил он и указал на маленький катер, стоявший внизу у причала. — Багаж будет доставлен в отель на гостиничном пароходе. А мы воспользуемся самым удобным средством передвижения, хотя и не самым романтичным. Но всему свое время.

Матрос в тельняшке подал Габриэль руку, чтобы помочь ей спуститься на борт. Она немного помедлила, подумав о своих чемоданах, которые предпочла бы иметь при себе, но потом решила довериться судьбе. Точнее, служащим Восточного экспресса, венецианскому носильщику, «Гранд-отелю де Бэн» и своему другу Хосе. Решительно шагнув на трап, она спустилась на палубу и села на сиденье лицом к носу катера.

«Добро пожаловать в Венецию, Коко Шанель! — подумала она. — Добро пожаловать в новую жизнь!»

Глава вторая

Габриэль бывала в Довиле, Биаррице, Каннах и Монте-Карло. Ей были знакомы ширь белых пляжей и бесконечный морской простор, пестрые купальни и роскошные виллы, фешенебельные отели и их элегантные гости. Но здесь, на острове Лидо ди Венеция, все это воспринималось как-то иначе. Даже на расположенном со стороны открытого моря пляже она постоянно помнила о величественной панораме где-то за спиной — громаде собора Сан-Джорджо-Маджоре, своего рода портала Большого канала. Сознание того, что на другом берегу канала Орфано всех желающих ждут несметные сокровища искусства с многовековой историей, придавало даже самым легкомысленным разговорам под палящим солнцем или за аперитивом на крытой террасе «Гранд-отеля де Бэн» больше одухотворенности, чем любые общественные, политические или художественные скандалы.