Коко Шанель. Я сама — мода - Марли Мишель
— А ведь деньги не должны играть никакой роли в искусстве, — заметил Хосе Серт.
— Я хотел бы включить «Весну» в нашу осеннюю программу, хотя бы ради памяти великой княгини. Наш хореограф, Леонид Мясин, уже репетирует с труппой, но восстановление спектакля требует колоссальных денег. Mon Dieu [6], чего стоит один только симфонический оркестр в том составе, который нужен Стравинскому! Сможем ли мы справиться без вашей неоценимой помощи, без вашей благословенной страсти к сбору средств, пока, к сожалению, неизвестно, мадам Серт. — Он наклонился, взял Мисину руку и галантно поднес к губам. — Но убежден: время «Весны» наконец пришло…
Он красноречиво умолк, покачал головой и взял свой бокал.
— Я думаю, мы найдем способ помочь вам поставить новую версию «Весны».
— Наши последние гастроли по Англии оказались едва ли не убыточными, несмотря на блестящую работу артистов и музыкантов. И это очень грустно.
Габриэль слушала вполуха. Какое ей дело до балета? Ее в эту минуту занимал аромат, повисший у нее в душе легким облачком, словно отзвук далекого воспоминания. Это было именно то самое чувство, к которому она стремилась в поисках своей туалетной воды. Ее рассеянный взгляд блуждал в пространстве, затем остановился на нагрудном платке балетмейстера, напоминавшем увядшую розу. Непременно нужно выяснить, что это за духи с таким стойким опьяняющим запахом. Но не могла же она, вопреки всем правилам вежливости, так неучтиво прервать разговор Дягилева с ее подругой! К тому же он вообще мог не знать, какими духами пользовалась великая княгиня. Габриэль терзалась сомнениями, но в конце концов решила, что восстановление спектакля «Весна священная» для «Русского балета Дягилева» не может быть важней, чем открытие новой, уникальной формулы духов для нее.
— Его имя известно всему миру, а он со своей семьей вынужден бедствовать… — причитал тем временем Дягилев. — Этот великий композитор влачит жалкое существование, как нищий крестьянин. Ужасные времена!
— Pues bien! [7] — прервал Серт его печальный монолог и поднял бокал. — Друзья, выпьем, несмотря на это, за жизнь и за дружбу! Salud! [8]
Нет, спрашивать сейчас про духи неуместно, решила Габриэль. Она выпила вместе со всеми, по-прежнему чувствуя себя никем не замечаемым статистом. — В один прекрасный день ты увидишь меня, Сергей Дягилев! — подумала она. — Если мне удастся создать собственные духи, такие же неповторимые, как те, которыми надушен платок великой княгини, то и успех русского балета “Весна священная” не заставит себя долго ждать. Я позабочусь об этом». На губах ее появилась едва заметная ироническая улыбка. Она беззвучно смеялась над собой и над своими честолюбивыми замыслами.
Глава третья
В отличие от своих друзей, Габриэль вставала рано. Она привыкла начинать работу в семь утра, и внутренние часы даже в отпуске поднимали ее с постели ни свет ни заря.
В первые дни по приезде она коротала время до обеда в саду или на террасе отеля с книгой в руках. Однако вскоре даже новый роман Колетт [9] о любви зрелой женщины к юноше не мог удержать ее в отеле — ее неудержимо влекло к той особой мистике, которой была окутана «столица рек и каналов» со своими древними стенами, свидетелями бесконечного множества историй. Оставив «Шери» [10] в номере, она не спеша пошла к пристани речного трамвая, чтобы по воде отправиться к площади Саи-Марко. В первый раз одна и как обычная туристка.
Очарование города, которому она поддалась во время своих вечерних прогулок с Сертами, сегодня дотла сгорело в лучах палящего полуденного солнца. На площади Сан-Марко и в прилегающих к ней переулках было жарко и полно туристов. Даже голуби лениво, тяжело взлетали, когда их отгоняли от кормушек резвящиеся вокруг дети. А стены молчали. Лоб Габриэль покрылся капельками пота, шелковая блузка прилипла к спине. Она подумала, не передохнуть ли ей где-нибудь за бокалом чего-нибудь холодного, но почти все столики уличных кафе были заняты, в ресторанах уже накрывали к обеду. Поневоле пришлось смешаться с толпой и без цели брести куда глаза глядят. Проходя мимо какой-то крохотной пристани Большого канала, обделенной вниманием туристов, она остановилась и засмотрелась на маленький паром, перевозивший туристов с одного берега на другой.
Единственным пассажиром гондолы, курсировавшей между Дорсодуро [11] и Сан-Марко, была коричневая собачонка, похожая на лису. Как только гондольер причалил к берегу, она весело, с поднятым хвостом прыгнула на набережную, села на каменную плиту и деловито осмотрелась. Не увидев и не услышав ничего заслуживающего внимания, она со скучающим видом поплелась к ближайшему подъезду, с интересом обнюхала валявшийся перед ним мусор, подняла ногу и, пометив его, вернулась к пристани.
Тем временем в гондолу села семейная пара с ребенком, но гондольер не торопился отчаливать, терпеливо поджидая своего маленького четвероногого клиента. Недолго думая, Габриэль тоже спустилась в лодку. Ей, собственно, незачем было переправляться на противоположный берег, но она любила собак. Пита и Попе, подаренные Боем, стали ее лучшими друзьями и утешителями в самые тяжелые минуты. В ее отсутствие о них заботилась прислуга, семейная пара, и у Габриэль не было никаких оснований волноваться за животных. Но в эту минуту она вдруг почувствовала, как сильно соскучилась по ним. Ей захотелось погладить их нежные головки, потрогать мягкую шерстку, ощутить ладонью влажный нос. Поэтому ее так заинтересовал четвероногий спутник гондольера, последним запрыгнувший на борт. Но она не решалась протянуть к нему руку, боясь, что любое движение может опрокинуть длинную неустойчивую лодку, и довольствовалась тем, что наблюдала за собачонкой. Та стояла на переднем сиденье, подняв нос кверху, словно почуяв чей-то след на противоположном берегу.
Поездка длилась всего несколько минут. Габриэль с сожалением покинула гондолу и опять без цели побрела по городу, стараясь держаться подальше от полчищ туристов. Идя по тенистой стороне улиц и переулков и удивляясь неожиданному безлюдью, она то и дело натыкалась на залитые ярким солнцем тихие уголки со скамейкой для отдыха под деревом, но несмотря на то, что давно уже обливалась потом, шла все дальше и дальше, наслаждаясь непривычной пустотой в голове. Наконец у какого-то маленького канала, в котором стояла на якоре лодка, груженная фруктами и овощами, она остановилась и залюбовалась красочным зрелищем.
К ней присоединились полная женщина и компания молодых людей в экстравагантных костюмах. Итальянка принялась громко торговаться с продавцом; молодые люди, — по-видимому, тоже туристы, как и Габриэль, — с живым интересом наблюдали колоритную сцену.
В этот момент мимо проходила группа маленьких девочек лет шести, выстроенных в колонну подвое и предводительствуемых монахиней. Бледные, одетые в одинаковые выцветшие платьица, они совсем не походили на детей, резвящихся на пляже Лидо или гоняющих голубей на площади Сан-Марко. Глаза их жадно устремились к разноцветной, аппетитной горе фруктов. Но монашка погнала их, как гусей, дальше.
Габриэль невольно закрыла глаза. Бедная одежда девочек говорила сама за себя. Сироты. Вероятно, они жили в близлежащем монастыре, постоянно страдая от голода и горького, отравляющего душу одиночества. Габриэль мгновенно ослепла от нахлынувших слез. Она всегда плакала при виде сирот, все «прелести» жизни которых сама испытала сполна.
— Мадемуазель! — раздался вдруг приятный мужской голос.
Сквозь пелену слез она увидела холеную руку, протягивающую ей белый батистовый платочек, но не взяла его, а вытерла глаза пальцами.
