Кейт Коннолли - Чудовище
— А сейчас не можешь? Почему?
Он убил многих моих братьев и сестер. А они были сильнее меня.
— Но ты же не пробовал его победить! Откуда ты знаешь, что не сможешь? И ты будешь не один, ты же сам сказал, что вместе мы сильнее.
Когда речь заходит о колдунах, я ничего точно сказать не могу. — Дракон замолкает, гигантская, похожая на камень морда покачивается у меня над головой. Раздается вздох. Золотистые глаза вспыхивают и превращаются в щелки. — Мне пора.
— Подожди! Как мне тебя найти? — спрашиваю я, надеясь, что не слишком напугала его своим желанием рассказать все отцу. Я должна снова увидеть дракона, должна, иначе зачем бы мы с ним встретились!
Когда ты в следующий раз пойдешь в лес, приходи к реке. Я тебя найду. До встречи, сестра.
С этими словами дракон сворачивается в нечто вроде камня, за который я его и приняла поначалу. Кожа у него — в точности дикий гранит.
А потом он вспыхивает на солнце и исчезает.
Такой огромный зверь — и исчезает весь целиком. Я осторожно вожу рукой там, где он был за миг до этого, — ничего, пустота.
В груди у меня тоже разливается пустота. Дракон мне так понравился. Он был не такой, как все, и еще он был сильный — совсем как я. Он назвал меня сестрой, я стала ему своей. А я никому еще не была своей… кроме разве что отца.
И вот теперь я связана клятвой на крови с самым необычным существом, какое только можно отыскать в моих сказках.
Куда девался дракон? Как у него получается так исчезать? А главное — когда я его снова увижу?
До сумерек всего ничего, но я не несусь по лесу сломя голову, а едва-едва тащусь. Надо вернуться домой прежде отца, но мне как-то не по себе. Я и так не рассказала отцу про мальчика и розы — а теперь, значит, утаю, что встретила настоящего живого дракона? Ну нельзя же так! Тем более что дракон может помочь нам победить колдуна.
И все же я помню, как строго — даже сердито — дракон требовал, чтобы я молчала, и при мысли о том, чтобы рассказать все отцу, у меня начинает сосать под ложечкой. Когда я в следующий раз увижусь с Бату, то изо всех сил постараюсь убедить его, что отцу можно все рассказать. Втроем-то мы уж точно избавим Брайр от колдуна.
А может, ничего страшного, даже если я все-таки расскажу отцу? Он ведь все знает, он даже объяснит, как работает эта клятва на крови. Но если я скажу, что повстречала дракона, тогда уж придется признаваться и в том, что я без разрешения, средь бела дня уходила из нашего безопасного домика. Нет уж, об этом как-нибудь в другой раз.
Я буду защищать дракона всеми силами, но смогу ли я промолчать?
Теперь у меня тянет в груди, сжимает горло — я вспоминаю, как дракон назвал меня сестрой. Я всегда была единственным ребенком. И до сего дня даже не знала, как мне хотелось бы брата или сестру. «Сестра» — это общие секреты, теплота и нежность. Интересно, а для дракона это слово означает то же самое?
Я настораживаюсь. Позади на дорожке слышны мерные шаги и хруст листьев под ногами. Я запрыгиваю в крону ближайшего дерева. Я чую отца еще прежде, чем он показывается. Сердце бьется где-то в горле. Не хочу, чтобы он знал, что я уходила без разрешения. Я распахиваю крылья и лечу к дому. До нашей живой изгороди рукой подать, и через несколько минут я вбегаю в дом.
Так, теперь отдышаться, и отец ничего не заподозрит. Под тявканье Пиппы я устраиваюсь в любимом кресле собачонки, достаю книгу, которую читала у реки, и просматриваю названия глав, надеясь найти что-нибудь о драконах.
Я хочу знать о них все.
Скрипит, открываясь, входная дверь. Входит отец. Он принюхивается, наклоняет голову к плечу и смотрит на меня.
— Как там наш ужин?
Пропади все пропадом! Я и забыла про ужин! Горшок, в котором должно булькать овощное рагу, висит пустым над очагом. Я виновато захлопываю книгу — потом прочту.
— Прости, папа, я зачиталась — такая интересная книжка!
Я показываю ему книгу и хлопаю голубыми — разумеется, голубыми — глазами.
— Ничего, детка, поужинаем позже обычного. Да и я кое-что прикупил на рынке. Будь добра, почисти морковку.
Я ставлю книгу на полку, и тут отец останавливается и меня оглядывает.
— Дорогая моя, ты где была?
От винтиков в шее разливается горячая волна.
— Как — где? Я все время была тут.
От лжи во рту становится кисло.
— Но у тебя вся юбка в грязи и ноги!
Тут еще и Пиппа сует свой нос, обнюхивает меня, но ретируется, встретив мой взгляд.
— Я… наверное, я испачкалась, когда поливала розы. — В голове и в душе у меня лихорадочная каша, но язык исправно делает свое дело. — Я, наверное, замечталась, и даже не заметила.
Я смеюсь над собственной якобы глупостью, в полной уверенности, что меня выдаст бросившаяся в лицо кровь.
Отец качает головой:
— Послушай, с тебя же грязь сыплется. Давай-ка я займусь рагу, а ты приведи себя в порядок. Ужин с грязью — не самая вкусная штука, верно?
Он целует меня в лоб — неужели не чувствует, что лицо у меня просто горит?
Он мне поверил. Я соврала, а он даже ничего не заподозрил. Это, наверное, еще хуже, чем иметь секреты.
Я мчусь в умывальную и как могу быстро чищу одежду. Вскоре я возвращаюсь в кухню, переодетая в синее платье и черные кожаные тапочки — чистые, конечно. Рагу уже вовсю кипит над огнем. Идущий от еды запах согревает душу и будит во мне чувство вины. Надо мне было вернуться раньше и приготовить ужин для отца. Он же по меньшей мере полдня провел в дороге. И верно, устал, ведь он уже немолод.
— Папа, сядь, — говорю я, сгоняя Пиппу с его кресла. Птицтерьер ворчит, но потом прячется под кресло. — Ты сиди, а я буду помешивать рагу.
Отец тепло улыбается. Мне от этого становится только хуже.
— Спасибо, Ким, с удовольствием.
Он почесывает Пиппу за ухом и опускается в кресло. Я придвигаю свое кресло ближе к огню и каждые несколько минут помешиваю наш ужин.
— Ты купил, что хотел? — спрашиваю я, а сама пытаюсь быстренько придумать, как рассказать про дракона, не выдав при этом, что я уходила со двора.
— Не все, но кое-что купил. — Отец постукивает по ручке кресла. — Некоторые вещи трудно найти, они редко встречаются.
— Это какие вещи? — Отец говорил, что, когда я научусь заботиться о себе, он будет уходить чаще, и мне теперь ужасно любопытно.
— Я раздобыл ящеричьи хвосты, и боярышник, и ягоды рябины. Это основное, что нужно, чтобы создавать гибриды. Кто знает, вдруг нам понадобятся еще куры.
И верно — сейчас нам едва-едва хватает тех яиц, что они несут.
— А можно мне пойти с тобой в следующий раз?
Отец смеется:
— Нет-нет, не стоит, и ты прекрасно знаешь почему.
Я смотрю хмуро.
— Там тоже не любят таких, как я?
— Не любят. Именно поэтому все полукровки — кентавры, фавны, русалки — не выходят к людям. Все, кто остался, прячутся по лесам.
— Как драконы, — добавляю я.
— Да, если они еще существуют.
Я открываю рот, чтобы сказать, что да, существуют, — но уже испытанное раньше странное ощущение возвращается, усилившись, и не дает мне произнести ни слова. Кожу покалывают невидимые иголки. Мне только и остается, что закрыть рот и закашляться.
По чешуйкам хвоста, по позвоночнику пробегает страх. Всего секунду назад я спокойно могла говорить, но едва я хочу произнести хоть слово о драконе, как на меня нападает немота.
Виновато это странное ощущение, как зверь, который просыпается всякий раз, когда чует опасность. Это магия? Может, когда мы обменялись кровью, дракон наложил на меня заклятие?
Бату назвал меня сестрой, но не поверил мне. Сердце у меня падает; ну да, я же говорила, что хочу рассказать обо всем отцу. У дракона были причины опасаться. Надо будет потом попросить его снять заклятие.
Я мешаю в котелке слишком энергично, и подлива выплескивается в огонь.
— А чего найти не удалось?
Какое облегчение! Голос возвращается ко мне, как только я оставляю попытки рассказать отцу о драконе.
Отец вздыхает, складывает руки на животе и сонно смотрит на рагу, которое я все перемешиваю.
— Слезы.
— Что?
Слезы. Я видела слезы. Девочки, которых я приношу, все время плачут. Я бы хотела их успокоить, объяснить, что происходит. Но отец не хочет, чтобы я с ними говорила. Мое дело — выносить их из тюрьмы да усыплять, чтобы спали как можно дольше.
— Слезы могучих существ обладают особыми свойствами. А я потратил весь свой запас, когда создавал тебя.
По спине бежит холодок.
— Значит, когда ты меня делал, ты добавлял слезы?
— Да, ведь в слезах есть частица жизни. Всякий раз, когда человек плачет, он чуть-чуть умирает. С каждой каплей от него уходит крошечная доля его жизни. А чтобы тебя вернуть, слез ушло довольно много.
— Но ведь в этой стране все ходят грустные — неужели так трудно раздобыть здесь слезы?
