Кейт Коннолли - Чудовище
Не в силах удержаться, я отшатываюсь, вцепляюсь в край фонтана. Вода омывает мои пальцы, но не может охладить пылающую кожу.
Мальчик вытягивает обе руки. В одной — роза. Великолепная красная роза.
— Пожалуйста, не убегай. Ты умеешь говорить?
Я не дыша смотрю на лепестки розы. По алому бархату скользит капля воды из фонтана, оставляя за собой влажную красную дорожку.
Я понимаю, что мальчик вот-вот окажется совсем рядом — и что тогда? Что он собирается делать? Мальчик делает еще шаг, и меня охватывает паника.
Больше я не могу сдерживать инстинкты. Хвост молниеносным движением выскальзывает из-под плаща и жалит Рена в ногу. С лица мальчика пропадает улыбка, глаза закатываются. Он делает шаг на неверных ногах, и я подхватываю его прежде, чем его голова ударится о кромку фонтана.
На меня накатывает осознание: я держу Рена, он без сознания, и это я во всем виновата. Я прикладываю ладонь к его груди — сердце бьется. Он проснется, как просыпаются девочки, которых я уношу, но мой мальчик в беспамятстве — совсем другое дело. Девочек я уношу в безопасное место, а его? Вдруг его найдут грабители? Или того хуже — колдун?
Зря я поддалась инстинктам. Надо было держать себя в руках. Рену нечего бояться. Я беру у него из пальцев розу и втыкаю стебель себе в волосы. Потом поднимаю тяжелое тело и иду ко дворцу. Во дворцовом саду ему ничто не угрожает. Там он спокойно проспит до утра.
Я останавливаюсь в переулке близ караульной будки и нажимаю на кирпичи, открывающие потайной ход. Пробегаю по туннелю, и вот я уже в залитом лунным светом саду. Рен не шевелится, и это меня тревожит, но грудь у него поднимается и опадает — он дышит. Успокоившись, я устраиваю его на резной мраморной скамье близ куста душистых роз и бездумно, не успев удержать руку, провожу пальцами по щеке и подбородку. Я хочу запечатлеть в памяти каждую черточку его лица.
Прежде я только чувствовала его запах или видела мельком, но на этот раз все иначе. Кожа у него потемнела от солнца, а глаза — я видела до того, как он упал, — густо-коричневые, как почва у меня в саду. И волосы тоже коричневые, но в них нет-нет да и промелькнет вызолоченная солнцем прядь.
Нам больше нельзя встречаться. Это опасно. Слишком опасно. Я даже отцу не смогу об этом рассказать.
Но долг зовет. Я в последний раз оглядываю сад, вбирая в себя его красоту. Взгляд мой падает на розы, и мир вокруг меркнет. Я вижу те же бутоны, но на сей раз они купаются в ярком полуденном солнце. Рядом со мной — мужчина, темноволосый, с величественной осанкой. Он говорит о розах. Глаза у него голубые и такие добрые, что я немедленно ощущаю прилив доверия. И еще — это видение несет с собой всепоглощающую благодарность.
— Я знаю, как ты любишь розы, — говорит мужчина. Солнце играет в каплях росы на бархатных лепестках, и розы кажутся волшебными. Воспоминание так живо, что я тянусь к цветку, но тут оно рассыпается и исчезает.
Остаюсь только я, Рен и безмолвные цветы в лунном свете.
На то, чтобы прийти в себя, у меня уходит некоторое время. Я бывала в этом саду? В моем воспоминании он выглядел почти в точности как сейчас, весь, до последнего завитка кованых ворот. Да, возможно, я любила его, и не исключено, что в прошлой жизни была дружна с садовником.
И все же я не могу отделаться от ощущения, что мужчина в моем видении — не просто садовник. Мне становится тревожно. Эти видения, или воспоминания, как ни назови, приходят совершенно неожиданно, но ни в одном из них я не видела отца. Неужели я его совсем позабыла? От этого мне становится только хуже. А ведь когда я ему рассказывала о видениях, он наверняка заметил, что его в них нет.
Пожалуй, не буду ему больше обо всем этом рассказывать, чтобы не расстраивать. Вот только мне по-прежнему ужасно хочется знать, что привело меня в дворцовый сад в прошлой жизни.
Я выбираюсь из дворца и бегу к тюрьме. В последние несколько дней колдун поставил у входа и внутри еще по паре стражников. Они делают обход каждые полчаса. Колдун знает, что девочки исчезают из тюрьмы.
Только он никогда не узнает, кто их оттуда уносит.
Я иду вокруг тюрьмы, прячась в тенях, добираюсь до точки, которая не видна стражникам, и взлетаю на крышу. Попробуйте разглядите меня в темном плаще, да в темноте! Я сдвигаю черепицу и слезаю на стропила. После той, первой ночи я никогда больше не промахивалась мимо нужной мне комнаты, но охрана теперь настороже. Со своего места на стропилах я вижу четверых караульных по углам помещения.
Неужели они не понимают, что со мной им не совладать? Или это заклятие колдуна заставляет их меня дожидаться? Немного же их таких осталось!
Я снимаю с пояса склянку и бросаю ее вниз, посреди комнаты. Один из стражников склоняется над девочкой, а потом поднимает взгляд, как раз когда я прыгаю вниз. Он хочет закричать, но у него выходит лишь сдавленный шепот. Трое остальных обмякают в своих креслах, едва их достигает облачко пыли.
Девочка, которая ко мне ближе всех, кашляет и ворочается с боку на бок. Она маленькая, тщедушная, на шее у нее красная сыпь, но мне эта девочка все равно нравится. Сегодня я спасу ее.
День тридцатый
Я прохожу по саду, срываю пару роз в каплях росы, а потом отправляюсь в башню. Надеюсь, девочкам розы нравятся не меньше, чем мне, хотя, конечно, наши гостьи обычно все больше спят да дрожат от страха, завидев меня. Что ж, пусть хоть комната у них станет посимпатичнее. Я распахиваю дверь в комнату на башне и расставляю цветы в маленькой вазе, которую сама принесла и поставила на столике у стены. Солнечный свет просачивается сквозь занавески, освещает двоих спящих, завернутых в одеяла по самые уши, и пустую кровать рядом.
Я замираю как вкопанная. Здесь только две девочки! А где же та, которую я принесла прошлой ночью? Я лечу вниз по лестнице, и в ушах стучит кровь.
Колдун нас нашел.
Но почему он забрал только одну девочку?
— Папа! Папа! — кричу я изо всех сил. Пусть с ним ничего не случится! Надо как можно скорее рассказать ему, что девочка пропала!
Отец неспешно выходит из дверей. Вид у него удивленный и озабоченный.
— Что, Ким? Что случилось?
Я приземляюсь прямо перед ним и бросаюсь ему на шею.
— Пропала девочка! Та, которую я принесла этой ночью!
Отец похлопывает меня по спине меж крыльев:
— Эх, а я-то хотел поймать тебя прежде, чем ты пойдешь в башню.
Он мягко высвобождается и отстраняет меня на расстояние вытянутой руки. В глазах у меня стоят слезы, и облик отца расплывается серебристыми пятнами.
— К сожалению, та девочка не выжила.
— Как?
Отец ведет меня в дом и усаживает у огня.
— Понимаешь, Кимера, колдун очень силен. Девочка была тяжело больна, он долго ее мучил. Эту ночь она не пережила.
Я каменею. По спине бежит холодок.
— Она умерла, да? — шепчу я.
Отец кивает, почесывая Пиппу за ухом.
— Почему? — Я помню, как беспокоилась за Рена, когда увидела, какой он бледный и безжизненный. — Это я ее убила своим ядом? Я, да?
Отец отвечает не сразу, и по тому, как он мгновение колеблется, я понимаю, как все было на самом деле. Это я убила девочку. Я виновата. Я — убийца. На меня накатывает леденящий ужас, парализует все тело. В камине ревет огонь, но ему с этим холодом не совладать.
— Нет-нет, конечно нет! Во всем виноват колдун. Болезнь, которую он наслал, разрушала ее тело. Девочке в любом случае оставалось не много.
А я ускорила дело. Отец этого, конечно, никогда не скажет, он не хочет, чтобы я страдала и мучилась, но это — правда.
Внутри у меня пустота. Девочка умерла из-за меня. Она никогда не увидит моих роз, никогда не пройдет свободно по улицам Белладомы.
— Где она? Можно мне с ней попрощаться?
Отец вздрагивает:
— А, Ким. Извини, задумался. Дэррелл уже ее увез. Ее похоронят в Белладоме, там ее не достанет никакой колдун. Больше он ее использовать не сможет.
— Уже увез? А почему Дэррелл не взял с собой еще одну девочку?
Отец кривится так, словно съел на завтрак тухлое яйцо.
— Людям обычно не нравится находиться рядом с мертвыми. Живым от этого неуютно.
Я смотрю на собственные руки, потом на хвост. Их бьет мелкая дрожь.
— Может быть, уносить надо тех, кто болен не слишком тяжело? Они же выживут? — По лицу снова катятся слезы. Еще одной смерти мне не вынести.
— Да, пожалуй, так будет лучше. Подстрахуемся. — Отец похлопывает меня по спине и вручает миску каши. — Вот, поешь. Сегодня ночью тебе понадобятся силы.
Я вяло ковыряюсь в каше. Есть мне совсем не хочется. Я могу думать только о той бедной девчушке, о ее изжелта-бледном лице. И еще о Рене. Я бросила его одного. Хоть бы с ним все было хорошо.
Меня терзает одна мысль: если мой яд так сильно подействовал на последнюю девочку, он ведь мог навредить и Рену? Или другим девочкам?
