Кейт Коннолли - Чудовище
Кейт Коннолли - Чудовище краткое содержание
Марси Коннолли
Чудовище
Моим родителям, за то, что они никогда не сомневались: если я хорошенько постараюсь, все мои мечты станут явью.
День первый
Никогда не забуду свой первый вдох. Судорожный. Прерывистый. Сладостный.
Я открыла глаза, и на меня обрушились все цвета мира, а пространство вокруг громоздилось оттенками и вещами, имен которым я не знала.
Через три секунды я потеряла сознание от сенсорной перегрузки — так, по крайней мере, говорит отец. Он что-то во мне подправил, и, когда я проснулась во второй раз, мир был уже куда понятнее. Нависавший надо мной предмет — это лицо, круги на нем — глаза, а текущие из глаз теплые мокрые струйки — слезы.
Снизу на лице была складка. Под моим взглядом она стала шире — это улыбка.
— Ты жива, — сказал отец.
Он и сейчас твердит это про себя. Даже спустя столько времени.
День второй
Я опираюсь спиной на ствол ивы, вытягиваю перед собой руки и рассматриваю их в меркнущем свете заката. Тонкие красные линии — там, где мое тело собирали по кусочкам — уже почти не видны; осталось лишь многообразие оттенков кожи, крошечные металлические винтики, соединяющие хвост с позвоночником, сустав с крылом и шею с плечом, да тупая боль.
Летний ветерок раздувает папины седые волосы. Отец выкладывает на поле бревна и причудливой формы металлические трубы. Это чтобы я потом тренировалась. Он не сказал мне для чего, и скажет, только когда я буду готова. Отец видит, что я на него смотрю, и машет мне рукой.
Я точно знаю, что готова буду скоро. Отец поражен — как быстро я иду на поправку. Вчера я всего за час научилась ходить, за два — бегать и теперь могу без труда запрыгнуть на нижнюю ветку ивы.
Отец говорит, что самая главная его победа — это то, что я могу говорить. Он сумел сохранить нужную часть моего мозга, и я говорю в точности так же, как раньше.
Раньше, когда я была человеком.
Жалко только, что память перенести не удалось. Я не знаю, кем была раньше. Ничего не знаю о матери. И даже об отце ничего не помню.
Впрочем, я и так знаю, как я ему дорога. Всякий раз, когда он на меня смотрит, в его глазах светится такое удивление, словно он узрел чудо.
Чудо — это я.
Пестрота моей кожи на руках, ногах и на всем теле бесконечно меня восхищает, потому что лицо у меня все целиком белое, как фарфор. Отец говорит, что с расстояния я должна казаться самой обычной девочкой, а рук и ног под плащом все равно никто не увидит. Когда мне наскучивает разглядывать собственные руки, я убираю за уши длинные темные волосы и заворачиваю вперед зеленый хвост — разглядеть получше. На самом кончике хвоста торчат три острых шипа. Отец говорит, что это жало. Он сказал, чтобы я размахивала хвостом поосторожнее, не то ужалю нечаянно себя или его.
Я провожу пальцем по переливающимся чешуйкам вокруг твердых черных шипов. Чешуйки мне нравятся.
Они так красиво блестят в последних лучах солнца. Интересно, а зачем нужно жало? Я аккуратно притрагиваюсь к нему пальцем…
День четвертый
Я сижу у камина в маленьком красном домике, забавляюсь кончиком своего хвоста и извожу отца вопросами. Он отвечает уклончиво, уходит в сторону, как мои пальцы уходят подальше от кончика жала. Теперь я осторожна. В жале у меня сонный яд. Когда я укололась, то проспала полдня.
Я хорошо запомнила этот урок.
— Папа, а почему у тебя нет хвоста? — спрашиваю я.
На все такие вопросы отец отвечает одинаково.
— Ты — особенная, а я — нет. Понимаешь, Кимера, люди — они обычные. А у тебя есть дело жизни, предназначение. Хвост и крылья помогут тебе его исполнить.
— Как? — Я хмуро смотрю на жало и встряхиваю хвостом, пытаясь сделать так, чтобы он оказался у меня за спиной. Ничего не получается, только чешуйки переливаются в отблесках от камина.
— Я тебе объясню, когда ты будешь готова.
От обиды к щекам приливает кровь, но отец наклоняется вперед, касается ладонью моего лица, и я подаюсь вперед, принимая ласку. Это место нравится мне все больше — изъеденные временем деревянные стены, высокие живые изгороди, сад с розами. Даже башня за нашим домиком и та кажется мне старым другом.
Я почти все время смотрю на отца — на человека, который меня создал, — и запоминаю каждую линию, каждую черту его лица. Оно почти такое же старое, как стены, но излучает доброту и такое тепло, с которым не может тягаться никакой камин.
В комнату влетает бурая собачонка с воробьиными крылышками. Она сердито тявкает и приземляется рядом с отцовым мягким креслом. Это Пиппа. Отец говорит, что она птицтерьер.
А по-моему, она вкусняшка.
Впрочем, нет, я должна быть похожа на человека, а люди не едят птицтерьеров и терьеров, и вообще не едят зверей, которых держат у себя в доме.
Пиппа держится от меня подальше и осмеливается находиться в одной со мной комнате только в присутствии отца. Я раздражена. Взмах хвоста. Хочу есть.
Бабах!
С полки у нас за спиной падает книга. Та самая, которую отец подарил мне в первый день жизни. Обложка потерлась по краям, но истории в книге просто чудесные — про магию, про жизнь, про тайны. Отец говорит, что это волшебные сказки. Я должна их знать. Я встаю — осторожнее, осторожнее, — и поднимаю книгу. Я никак не могу полностью подчинить себе все тело, и отца это беспокоит. Я ставлю книгу на полку и вытираю грязные руки о платье.
Не хочу, чтобы отец переживал. Он пять раз пытался меня оживить, и удалось это ему только однажды.
Я не спрашивала, что случилось с другими моими телами. Пока мне хватает того, что я живая и сильная, хотя, конечно, могла бы быть и половчее.
Отец создал меня ради дела — благородного дела, утверждает он, — и дал мне хвост змеи, крылья исполинского ворона, кошачьи глаза и когти. К его глубочайшему разочарованию, летать я покуда не научилась. Зато отлично умею сбивать вещи с полок.
Отец так много ради меня перенес, и я надеюсь, что оправдаю его ожидания.
— Сядь, Кимера. Когда ты ходишь, Пиппа нервничает, — говорит отец и похлопывает по сиденью стула напротив.
Пиппа выкручивается у него из рук, будто опять хочет взлететь.
Я скалю зубы и шиплю на нее, но сажусь аккуратно — так, наверное, садятся настоящие леди. Пиппа взлетает под потолок. Я хихикаю.
— Кимера! Так нельзя. Больше ты гибридов нигде не увидишь. Вы с Пиппой — практически родня.
Пиппа поскуливает, будто понимает каждое слово. Я закатываю глаза.
— Я не какой-то там щенок с крылышками. Я лучше. Ты сам меня такой сделал.
Он улыбается, и я набираюсь смелости:
— А зачем ты меня сделал?
Его взгляд смягчается.
— Ты — моя дочь, Ким.
— Я знаю, но зачем ты столько раз пытался меня оживить? Не хочешь говорить, зачем ты меня сделал, — не говори, но почему ты так старался?
Я моргаю и меняю желтые кошачьи радужки на голубые, человеческие. С голубыми глазами отца легче уговорить.
Он вздыхает. Сработало.
— Человеческие части твоего тела принадлежали моей дочери. Год назад тебя похитил колдун. Твоя мать попыталась ему помешать, но погибла в бою. Потом колдун скрылся, и твое тело я нашел много позже, когда оно уже не было ему нужно. И тогда я решил, что вернуть тебя — главное дело моей жизни.
Он глубже садится в кресле. Дрова прогорели, и в камине мерцают красные уголья. Меня охватывает злость.
Радужки снова по-кошачьи желтеют, а когти так и рвутся из пальцев, до боли.
— Убить ребенка хорошего человека? Это кем надо быть?
Мой вопрос причиняет отцу боль, но я не жалею о сказанном.
— Колдуны от природы рвутся к власти, но этот колдун к тому же сошел с ума от тоски. Много лет назад у него умерла от болезни дочь, и он так завидует другим родителям, что крадет любую девочку, которая попадется ему на глаза. И убивает. Подозреваю, что он надеется вернуть свое дитя с помощью черной магии.
— Как?
— В людях магии нет, но кровь ребенка — большая сила, ее используют для заклинаний в черной магии. Я слышал, что после смерти дочери магия у этого колдуна становилась все чернее, и для заклятий ему все время нужны новые жертвы.
— Как я.
Отец кивает.
— А ты меня спас.
В сердце у меня такая буря чувств, что я сама едва могу в них разобраться. Я горжусь отцом и люблю его, мне жаль мою мать, а еще я жарко, страстно ненавижу человека, который уничтожил все то, что я когда-то, наверное, любила.
— Это было не так-то просто. Я не смог сделать тебя в точности такой, как раньше. И память сохранить не удалось. — Он вздыхает. — С каждой попыткой у меня оставалось все меньше и меньше частей твоего настоящего тела. Речевой центр мозга я спас, и слова будут возвращаться по мере надобности. А самое главное — ты каждый раз становилась все сильнее. Просто нужно было подобрать правильное сочетание.
