Эрл Гарднер - Подставных игроков губит жадность
– Совершенно справедливо.
Мы снова замолчали.
Я свернул с дороги, и она увидела свет в помещении фирмы.
– Да, – протянула Лоррен, откидываясь на спинку сиденья, – вот это сюрприз!
– Не ожидала?
– Откровенно говоря, не ожидала. Думала, что привезешь меня сюда и предложишь зайти, чтобы поискать мистера Холгейта со служебного телефона.
– Я же говорил, что здесь горит свет. Было видно с дороги.
– Эй, минутку, – остановила меня она. – Здесь нет никаких машин.
– Ну и что, свет горит. Значит, кто-то есть.
– Не пойму, – возразила она. – Кто бы тут ни был, если он еще тут, должна быть и машина.
– Но он бы не уехал, не выключив свет, не так ли?
– Не уехал бы.
– Значит, он здесь.
Я развернул машину и припарковал перед дверью, стараясь попасть точно на то место, где останавливался раньше.
Лоррен открыла дверь, вошла внутрь, бегло оглядела помещение и вдруг замерла как вкопанная.
– Кто пользовался моей машинкой? – спросила она.
– Что-то не так?
– Вон та электрическая машинка, – показала она. – Чехол снят, мотор работает.
Она подошла к машинке и приложила ладонь. Я следом приложил свою ладонь и сказал:
– Работает уже какое-то время. Теплая. Может быть, ты забыла выключить, когда уходила?
– Не говори глупостей! – ответила она. – Кто-то здесь был и пользовался моей машинкой.
Лоррен повернулась и подошла к двери кабинета Холгейта. Взялась за ручку, задержалась, потом, небрежно постучав, открыла дверь и вошла внутрь.
Я оказался за ее спиной.
– Боже мой! – воскликнула она.
Мы остановились, разглядывая разгром. Я махнул рукой:
– Вон там, видишь, сломанная пудреница и… что там еще? Кусочки компактной пудры? – С этими словами я поднял кусочек пудры.
– Верно. Вывалилась из пудреницы. – Взяв протянутый ей кусочек пудры, Лоррен понюхала, внимательно осмотрела его и сказала: – Похоже, блондинка.
Я подошел к туфле:
– А вот женская туфля. Что бы это означало? – Поднял ее и передал Лоррен.
– Похоже, какая-то особа пыталась найти оружие для нанесения удара, – предположила она. – Сняла туфельку и использовала каблук.
Я вопросительно посмотрел на нее:
– Не пытался ли он овладеть ею силой?
– Только не Холгейт.
– А как насчет его партнера, Криса Мэкстона?
– Что ты знаешь о Мэкстоне?
– А ты?
– Не знаю, как он обращается с девушками, если ты клонишь к этому.
– В общем, здесь явно была большая потасовка, – заметил я. – Кто-то, должно быть, влез в окно.
– Почему в окно?
– Оно открыто.
– Почему бы тогда не выйти через окно?
– Тоже мысль, – согласился я. – Давай посмотрим.
Я сел на подоконник, повернулся и спрыгнул на землю. Немного постоял. Она тем временем разглядывала разбросанные по полу папки. Затем я влез обратно в окно, заметив:
– Из окна вполне можно вылезти, только зачем?
– Не об этом речь, – сказала Лоррен. – Я хочу знать, что здесь произошло и что случилось с мистером Холгейтом.
– И с женщиной, – добавил я.
– Ну если верх был не за ней, – стала рассуждать Лоррен, – нетрудно догадаться, что произошло. Во всяком случае, ее здесь нет.
– Пропали какие-нибудь бумаги? – спросил я.
– Именно это я и пытаюсь выяснить, – буркнула она. – В особенности интересуюсь одним документом.
– Что за документ? – небрежно спросил я, заглядывая в туалет.
Некоторое время она молча перебирала папки, пока не нашла конверт из манильской бумаги, из тех, в которых клапан закрывается с помощью шнурка. Открыв клапан, Лоррен заглянула внутрь и протянула конверт мне.
– Гляди, – сказала она.
– Но там ничего нет.
– Погляди, что написано на конверте.
На конверте аккуратным женским почерком было написано: «Показания Дональда Лэма, свидетеля дорожного происшествия мистера Холгейта».
– Вот что пропало, – сказала она.
Лоррен потянулась к телефону.
– Погоди, – остановил ее я.
– С чем погодить?
– Что ты собираешься делать?
– Поставить в известность службу шерифа.
– Зачем?
– Как зачем? – возмутилась она. – Господи, да погляди на этот разгром.
– Хорошо, – сказал я. – Что-нибудь взяли?
– Я уже сказала тебе. Твои свидетельские показания.
– Дам еще раз.
– К чему ты клонишь?
Я пояснил:
– Ничего ценного не пропало, по крайней мере, насколько тебе известно. В кабинете разгром, поломан стул, придется приводить в порядок бумаги. Ты ставишь в известность службу шерифа, и они тут как тут – примутся повсюду снимать отпечатки пальцев. Оповестят газеты, и случившееся станет достоянием всего света. Ты работаешь в фирме Холгейта и Мэкстона. Как, по-твоему, нужна им такая огласка?
– Не знаю.
– Тогда прежде чем поднимать шум, давай подождем немного.
Подумав, Лоррен медленно произнесла:
– Дональд, возможно, ты даешь мне чертовски дельный совет. Какие еще предложения?
Я продолжал:
– Давай попробуем разобраться, кому так сильно понадобились мои свидетельские показания, чтобы ворваться сюда и учинить разгром? И кто, по-твоему, участвовал в потасовке?
– Не имею представления.
– Давай рассуждать. Это кабинет Холгейта, – начал я. – Здесь была потасовка.
– Это бесспорно, – согласилась она.
– Потасовка означает, – продолжал я, – что у двоих людей разные интересы и, чтобы отстоять свои, они прибегают к силе.
– Продолжай, – попросила она.
– Вполне очевидно, что одним из участников потасовки был Холгейт. Здесь его кабинет. Он или был здесь, когда сюда ворвались, или же сначала явились они, а потом вошел он. Холгейт не счел необходимым поставить в известность власти. Поэтому и у нас нет никаких причин.
– С этим ясно.
– Я пытаюсь понять, из-за чего был весь этот сыр-бор и что такого было в моих свидетельских показаниях, чтобы вламываться сюда и разыскивать их.
– Дональд, – сказала Лоррен, – я хочу тебе сообщить одну вещь, о которой я еще никому не говорила. Но у меня к тебе вопрос и я рассчитываю на честный ответ.
– Валяй! – подбодрил я ее. – Рассказывай и спрашивай.
– Нет, – возразила она. – Сначала я задам вопрос, а уж потом расскажу.
– Хорошо, пускай будет по-твоему.
– Дональд, ты абсолютно уверен во всем, что касается дорожного происшествия?
– Пожалуй, да, – сказал я. – 13 августа.
– Во сколько?
– Примерно в половине четвертого пополудни, несколько минут плюс или минус.
– Уверен в отношении времени?
Я следил за ее лицом.
– Ну, видишь ли… я мог немного ошибиться. Ну сама понимаешь, как это бывает, когда даешь показания, да еще под присягой. Не решаешься говорить, что произошло примерно это, или то, или что-нибудь еще. Боишься ошибиться. Если будешь так говорить, какой-нибудь адвокатишка на перекрестном допросе не оставит от тебя живого места.
