Феликс Меркулов - Он не хотел предавать
— Ты не против немного пройтись пешком?
Они углубились в узкие улочки. Завальнюк шел уверенно, словно знал этот район назубок, хотя на самом деле был здесь только однажды — позавчера, когда оформлял покупку недвижимости.
Они вошли в подъезд дома, поднялись в старинном лифте на пятый этаж и вышли на площадке, облицованной майоликой. Завальнюк открыл дверь единственной на площадке квартиры своим ключом. Любовь не удивлялась — почему бы ему и не иметь собственной квартиры в Париже? Они вошли внутрь. Римские шторы на окнах были опущены. Взяв Любовь за руку, Завальнюк подвел ее к окну спальни, сказал:
— Смотри. — И дернул ролик.
Серая льняная ткань шторы взметнулась вверх. Любовь увидела напротив окна розовую в лучах восходящего солнца колокольню церкви Сен-Жермен-де-Пре.
— Какая красота, — выдохнула она. — Это твоя квартира?
— Нет, — ответил он, и в ее ладонь легла тяжелая связка ключей. — Это твоя квартира.
Она подняла глаза и смотрела, не отрываясь, в его лицо. Жить неподалеку от Латинского квартала, от Сорбонны и кафе «Deux Magots», где назначали встречи Сартр и Симона де Бовуар? Уже за это Завальнюка можно было полюбить.
— Нет, — отрицательно покачав головой, ответила она. — Я так не могу…
И, выдерживая паузу, залюбовалась силой его выдержки: ни один мускул не дрогнул на этом волевом лице.
— Пусть это будет наша квартира, — закончила она, и, когда его лицо осветила улыбка, стало заметно, как сильно Егор нервничал до того, как она произнесла эти слова, и как хорошо ему стало сейчас.
Они вернулись из Парижа через педелю мужем и женой. Официальные формальности заняли гораздо больше времени.
С Тимофеем осложнений не возникло. Вернувшись домой после недельной отлучки, Любовь застала мужа в мастерской за творческим процессом приготовления гипсоцементного раствора. Она присела за стол, подперла рукой щеку и долго наблюдала за ним. Тимофей не задавал ей дурацких вопросов типа «Ты где была?», хотя имел на это право, — в конце концов, она ушла неделю назад на вечеринку и с тех пор не звонила и не объявлялась. Но Тимофей стоически возился в грязи. Глядя на него, Любовь даже его пожалела.
— Тима, — сказала она, — ты знаешь, нам нужно развестись.
Он отложил в сторону мастерок, вытер руки. Оглянулся на нее, утирая локтем пот со лба. Кивнул:
— Хорошо.
Даже не сильно удивился. Наверное, давно знал, что рано или поздно это произойдет. Такие женщины надолго не задерживаются в жизни одного мужчины. Они слишком прекрасны, чтобы принадлежать одному.
— Вещи сейчас заберешь?
— Попозже. Сейчас только самое нужное.
— Ночевать не останешься?
— Нет. Я уже ухожу.
— Где ты будешь жить?
— В «Агаларов-хаузе». Вот мой номер телефона.
Она записала его карандашом на стене рядом с телескопным аппаратом. Вся стена в радиусе телефонного шнура была испещрена подобными иероглифами.
Тимофей полез в холодильник и достал бутылку «Мартеля»;
— Надо же нам отпраздновать наш развод.
Он даже не спросил, откуда у нее деньги на апартаменты в «Агаларове». Он был очень тактичным человеком.
— Ведь у нас не все было так плохо? — спросил он, наливая бывшей жене коньяк. — Вот странно, такая удача вдруг привалила: продал картину за сто тысяч и получил заказ на интерьер бутика «Эсти Лаудер» в ГУМе, и еще подумал — не может быть, чтобы взамен ничего не потерял. Всю неделю мучился, думал: что плохого может со мной произойти? Неужели кто-то умрет? И вот ты говоришь, что уходишь.
Он говорил это таким спокойным тоном, каким человек говорит о желании покончить с собой. Люба пригубила коньяк.
— Но все-таки это лучше, чем чья-то смерть? — осторожно спросила она.
Тимофей покивал головой: ну конечно, конечно…
Теперь, когда все было улажено, Любови стало его жаль. Действительно, между ними все шло неплохо, и если бы не деньги… Денег не стало как-то внезапно. Погруженная в личную жизнь, Любовь даже не успела заметить перемен, произошедших в стране. Со сменой кабинета Козырева в отставку отправили ее отца. Следом отняли ведомственную дачу на Николиной Горе… Однажды Любовь с тревогой заметила, что в доме начали считать деньги. Тимофей при всех своих талантах не мог обеспечить ей прежнего уровня жизни. Нужно было что-то срочно предпринять.
…Когда Любовь одевалась, бывший муж приподнялся на локте на постели и убитым голосом спросил:
— Значит, ты все же уходишь?
Она ответила:
— Да, но ты же знаешь, что это ничего не меняет.
Он закурил, вздохнул:
— Да, знаю.
Она сказала ему «не провожай», взяла чемодан с бельем и спустилась во двор. У подъезда ее три часа ожидал в машине водитель Завальнюка.
— Ну как? Все устроилось? — сочувствующим тоном поинтересовался он, принимая из рук Любови чемодан.
Водитель был тот самый, что возил ее в аэропорт. По тону вопроса Любовь поняла, что шофер подсчитал каждую минуту ее трехчасового отсутствия и готов поделиться с хозяином своими впечатлениями. Она села в машину и сухо приказала:
— Давай двигай.
Про себя она решила, что этот сплетник задержится у нее недолго.
Накануне второго брака Завальнюку, как и многим людям в его ситуации, казалось, что образ будущей жены ясен, чист и не таит в себе никаких подводных камней. С Любовью его ожидал добротный, спокойный брак. Егор Ильич не обольщал себя пустыми надеждами и не задавал избраннице наивных вопросов типа «А ты меня любишь?». Он знал, что при соблюдении взаимных интересов их брак будет удачным. Он будет давать Любови то, что ей нужно, и это залог их семейного счастья. Что же было нужно? Королеве — свита, бриллианту — оправа, а Любови нужны блеск и внимание. Она желала быть центром прекрасного мира. Ну что же, каждый имеет право на невинные жизненные удовольствия.
— Что тебе подарить? — поинтересовался он накануне свадьбы, когда они вернулись домой после примерки в свадебном бутике на Тверской.
— Радиостанцию, — шутливым тоном ответила невеста.
— Зачем она тебе?
— Люблю хорошую музыку.
Завальнюк пожал плечами. Пожалуйста. В виде свадебного подарка он преподнес ей контрольный пакет акций FM-станции «Звездопад». И тем собственноручно удушил на корню скудные ростки возможного семейного счастья. Счастья не было и в помине. Почему?
Сколько обобщающих выводов он ни делал, ответ лежал в плоскости «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».
Глава третья
Ватерлоо
1
Георгий встретился со следователем Олегом Мочаловым наследующий день, накануне Майских праздников, грозивших парализовать жизнь Москвы на всю будущую неделю. Улицы были уже увешаны праздничными флагами и транспарантами. На бульварах, под сенью еще голых лип, расставляли первые пестрые тенты летних кафе. Из динамиков доносились бодрящие душу песни:
Москва! Звонят колокола…
Москва! Златые купола…
Григорий исподволь разглядывал следователя. На вид Мочалову казалось меньше тридцати. На его правой руке симпатично поблескивало узкое обручальное кольцо, которое в минуты волнения следователь начинал вертеть на пальце, из чего Гольцов сделал вывод: не привык носить, женат недавно.
Они сразу перешли на «ты». Сидя за круглым столом в тени тента с эмблемой пивного концерна «Балтика», они говорили о Кричевской. Следователь уже отошел от пережитого поражения и вспоминал кошмар суда над «черной вдовой» с чувством юмора. Правда, Георгию казалось, что у Мочалова после всего случившегося возникла по отношению к главной героине какая-то личная озлобленность. Не простил, что выставила его на суде дураком. Такое не скоро забывается…
Как бы то ни было, Олег Мочалов работал следователем прокуратуры пять лет, и было видно, что он еще не растерял молодого задора и веры если не в торжество закона, то хотя бы в элементарную справедливость, которая для него вмещалась в короткую фразу: за все надо платить. На его счету было несколько важных раскрытых дел. Олег Мочалов привык к мысли, что работа ему дастся, он доверял своему мнению и своему чутью.
Вот почему, вероятно, он описывал Кричевскую даже излишне жестко, во многом предвзято.
Если бы у нее было детдомовское детство, родители алкаши, сестры — проститутки, братья — по тюрьмам, я бы ее понял. Повидал я таких: по трупам идут, потому что с детства знают — за кусок хлеба с маслом надо платить собой. Она руки будет лизать, но не моргнув глазом удушит клиента, если есть возможность украсть кошелек. И это норма!
— По-твоему, норма? — спросил Гольцов.
— А ты несогласен?
— Нет.
Мочалов стал спорить, почему дочь дипломата Кричевская вызывает меньше сочувствия, чем полуголодная, избитая проститутка из украинского шахтерского поселка, убившая в турецком борделе клиента за пару сотен баксов. Кричевская никогда не голодала!
