Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора
Махмудов, забыв всякую солидность, чуть ли не бегом кинулся к двери: на пороге стоял щеголевато одетый парень, поигрывавший тяжелым брелоком с ключами от автомашины. Учтиво поздоровавшись, он сказал:
-- Меня прислал Эргаш-ака, он ждет вас в чай-хане махалли Сары-Таш. Пожалуйста, поспешим -- плов будет готов с минуты на минуту.
Машина, попетляв узкими пыльными улицами старого города, вынырнула к зеленому островку сре-ди глинобитных дувалов -- здесь и находилась чай-хана, куда пригласили секретаря райкома. Молодой человек провел гостя по тенистой аллее, мимо бас-сейна, где лениво шевелили плавниками сонные кар-пы, и направился в боковую комнату, умело спря-танную за густым виноградником от любопытных глаз. В комнате стоял приятный полумрак, и Пулат Муминович с улицы не сразу разглядел мужчин, просторно сидевших вокруг накрытого дастархана. Шофер под руку подвел его к айвану и сказал:
-- Эргаш-ака, вот ваш гость...
Мужчины суетливо поднялись и поспешили по-здороваться с вошедшим, лишь Халтаев остался на месте. Он подозвал щеголя и негромко спросил:
-- А как дела в банке, обменял?
-- Велели приехать через час, -- отрапортовал па-рень и, выскользнув из комнаты, наглухо прикрыл дверь.
За столом хозяйничал полковник: он представил Пулата Муминовича собравшимся мужчинам, правда, никого из четверых не рекомендовал подробно, просто назвал имя; о нем самом сказал несколько трогательных слов и, заканчивая, добавил, что их долг помочь благородному человеку, попавшему в беду. Все дружно, шумно поддержали Эргаша-ака. Полковник лично разлил водку и предложил тост:
-- Давайте выпьем, дорогой Пулат Муминович, за моих друзей, отныне они и ваши, за благородство их сердец -- по первому зову явились на помощь. Я знаю их давно: верные и надежные люди, про-веренные делом. За настоящих мужчин!
Потом последовали еще тосты, и даже Пулат Муминович сказал что-то восторженное о своем со-седе, в тяжелую минуту оказавшемся рядом.
Конкретно о деле, чем помочь, какими методами, через кого, не говорили. Лишь однажды у одного из новых знакомых Махмудова, Яздона-ака, пьяно вырвалось:
-- Нет, я ничего не пожалею для того, чтобы Раимбаев не перекрыл дорогу другу и соседу нашего уважаемого Эргаша-ака, которому мы, здесь сидящие, обязаны всем, что имеем. Деньги? Что деньги, как говорил Хайям, -- пыль, песок, деньги мы всегда най-дем, пока головы на плечах. Важно друзей поддержать, не дать втоптать в грязь имя благородного человека.
Пулат Муминович, как и вчера, растрогался, он думал, что сейчас кто-нибудь разовьет тему и он узнает что-то конкретное, но Халтаев вновь увел разговор в сторону.
Когда покончили с пловом и дружно налегли на зеленый китайский чай, появился парень, доставивший Махмудова. Он молча, словно тень, по-явился у дастархана и подал сидевшему в самом центре Халтаеву полиэтиленовый мешочек. То ли подал неловко, то ли полковник принял неумело, но из мешочка высыпались тугие пачки сторублевок в новеньких банковских упаковках.
-- Оказывается, сто тысяч в таких купюрах не так уж и много -- всего десять тонких пачек, а мы вчетвером принесли целый "дипломат" денег, -рас-смеялся Яздон-ака.
Халтаев строго посмотрел на Яздона-ака, и Пулат Муминович понял, что тот сказал лишнее. Полков-ник шутки не поддержал, сказал серьезно:
-- Вот и мы сегодня в гости явимся не с пу-стыми руками, и пусть коротышка докажет, что деньги от Раимбаева лучше, чем от меня, -- я на-мерен их внести за своего соседа. А что он любит крупные купюры -- я знаю его давнюю страсть, хотя, как слышал недавно, он уже отдает предпочтение золоту, -- и, сложив деньги опять в пакет, небрежно сунул под подушку, на которой полулежал.
-- Можно и на золото поменять -- мне как раз на днях двести монет предложили, -- упрямо вставил Яздон-ака, словно не замечавший недовольства Халтаева.
-- Будем иметь в виду и этот вариант, -- сказал примирительно полковник -- видимо, он не хотел ссориться с Яздоном-ака.
После плова за чаем и беседой прокоротали еще часа полтора; новые знакомые Пулата Муминовича вспомнили и его тестя, Ахрора Иноятовича -ока-зывается, он сыграл в судьбе каждого из них не-маловажную роль, и теперь они, в свою очередь, хотели помочь его зятю, тем самым запоздало воз-вращая человеческий долг. От трогательных слов, историй двадцати-тридцатилетней давности Пулат Муминович, потерявший всякие ориентиры от на-валившейся вдруг беды и нахлынувших событий, умилился окончательно и почувствовал, что он в кругу искренних и сильных друзей. Поэтому, когда Халтаев, спешивший куда-то, неожиданно свернул застолье, Махмудову было жаль расставаться с Яз-доном-ака и его товарищами. Они тоже вроде казались рады быстро сложившемуся взаимопонима-нию с секретарем райкома, попавшим в немилость к всесильному Наполеону.
После приятного обеда на той же белой "Волге" Халтаев доставил Пулата Муминовича в гостиницу. Уезжая, сказал:
-- До вечера располагайте временем по своему усмотрению, можете подключить телефон. Позднее, после местной информационной программы "Ахборот", возможно, поедем в гости.
-- В гости? -- переспросил Махмудов, недоу-мевая, -- он хотел как можно быстрее внести яс-ность в свое положение, а не ходить на званые ужины.
-- Да, в гости... -- ответил полковник, улыбаясь. -- К самому Тилляходжаеву домой. -- И еще уточнил: -- Не на прием, а в гости! -Наслаждаясь растерян-ностью секретаря райкома, добавил насмешливо: -- Может, вы предпочитаете встретиться с ним на бюро или один на один на красном ковре? -- Полковник с каждой минутой открывался ему по-новому. Да, зря он недооценивал начальника милиции...
В гостинице Махмудова вновь охватили сомне-ния, хотя страх прошел и он уже не боялся за партбилет, не думал и о том, что могут привлечь к уголовной ответственности, -- в возможностях Халтаева он теперь не сомневался. Пытался он вспом-нить и своих новых друзей, поклявшихся ему в верности: кто они?
Особенно интересовал его напористый Яздон-ака, видимо, соперничавший в чем-то с полковни-ком.
Тревожно было и от такой мысли: когда же я утратил реальное ощущение жизни, проморгал, не воспротивился как коммунист взлету халтаевых, раимбаевых, Яздон-ака и его хватких компаньонов, между прочим, шутя скинувшихся за обедом по двадцать пять тысяч, и почему, за какие заслуги перед государством, народом взлетел так высоко сам Тилляходжаев, бравший взятки, по утверждению Халтаева, только золотом и торговавший должно-стями, словно недвижимым имуществом или по-держанными машинами?
Но правильная мысль не стыкуется с его дей-ствиями и поступками: те, кого он в душе осуждал, и те, на кого сейчас реально рассчитывал, оказались одними и теми же людьми. Пулат Муминович чув-ствовал, что запутался окончательно, и старательно гнал думы, тревожившие совесть. Не стал докапы-ваться до истоков чужих падений и взлетов -- поздно вечером решалась его судьба, и она оказалась дороже всего на свете, ценнее идей и принципов, которые он проповедовал всю сознательную жизнь. Пришла на память нежданно пословица, которую он часто упоминал когда-то, работая в отделе пропаганды: "Своя рубашка ближе к телу" -- как он клеймил ею всех налево и направо! Сейчас, дожидаясь в душном номере Халтаева, Махмудов признал, что личное для него, на поверку, оказалось тоже дороже обще-ственного, а ведь он требовал от других обратного, за это казнил и миловал, в этом и заключалась, если откровенно, суть его работы: вытравить личные инстинкты. Трудно сознаться себе в подобном, но сегодня он честно признал этот факт.
Почему так случилось -- вопрос иной, хотя и тут напрашивался однозначный ответ: впервые по-на-стоящему глубоко он глотнул страха, почувствовал угрозу своему благополучию, жизни, наконец. Не-ожиданно в его невеселых размышлениях мелькнул и образ старой учительницы Инкилоб Рахимовны. Она так же печально посмотрела на него, как смот-рела на открытии помпезного филиала музея Ленина на преемников своего дела, среди которых присут-ствовал и человек, к которому вечером он с Халтаевым собирался в гости. Проницательный взгляд старой большевички уже тогда заметил, что после-дователи не чисты на руку, циничны и фальшивы. Может быть, в душе она называла президиум того собрания жуликоватыми поводырями. Как бы сейчас она назвала его, чью судьбу направила сама, рискуя собственной жизнью, передала эстафету идеалов, -- перерожденцем, конформистом, просто трусом, жал-ким обывателем? Единственной отрадой служило то, что она не могла считать его жуликом -- этим он себя не запятнал.
Шло время, и сохранялся шанс навсегда остаться в народе Купыр-Пулатом, что бы с ним ни слу-чилось. Но желания предпринять какой-нибудь иной шаг, чем тот, что рассчитал за него полковник Халтаев, почему-то не возникало.
Снова в сомнениях, страхах, надеждах, раскаяниях, колебаниях прошло послеобеденное время, и опять сумерки застали его в кресле. Чтобы меньше думать, он встал и включил телевизор -- какая-то другая, правильная жизнь, совсем не похожая на то, с чем он вплотную столкнулся в последние дни, ворвалась в комнату; контраст оказался столь разителен, что Махмудов впервые за последние два дня рассмеялся. Ирония судьбы: на экране как раз действовал подобный треугольник -- энергичный, весь правильный и умный секретарь райкома, еще более умный и справедливый, но крутой секретарь обкома и не ведающий сомнения и страха, кри-стально честный, бессребреник, полковник мили-ции, постоянно напоминающий своим подчинен-ным слова Дзержинского о чистых руках и горячем сердце.
