Рауль Мир-Хайдаров - Двойник китайского императора
Снова в сомнениях, страхах, надеждах, раскаяниях, колебаниях прошло послеобеденное время, и опять сумерки застали его в кресле. Чтобы меньше думать, он встал и включил телевизор -- какая-то другая, правильная жизнь, совсем не похожая на то, с чем он вплотную столкнулся в последние дни, ворвалась в комнату; контраст оказался столь разителен, что Махмудов впервые за последние два дня рассмеялся. Ирония судьбы: на экране как раз действовал подобный треугольник -- энергичный, весь правильный и умный секретарь райкома, еще более умный и справедливый, но крутой секретарь обкома и не ведающий сомнения и страха, кри-стально честный, бессребреник, полковник мили-ции, постоянно напоминающий своим подчинен-ным слова Дзержинского о чистых руках и горячем сердце.
Фильм досмотреть ему не удалось, а жаль: дей-ствовала там и компания, похожая на Яздона-ака и его товарищей, правда, тут они четко стояли по другую сторону баррикады. Интересно, чем бы все это закончилось? Помешал телефонный звонок. Зво-нил Халтаев. В знакомом голосе произошли реши-тельные перемены: он чуть ли не приказал через десять минут спуститься вниз, в гости они все-таки были приглашены -- полковник уже не удивлял сек-ретаря райкома.
Приехали к Анвару Абидовичу затемно, когда прошла не только местная информационная про-грамма "Ахборот", но и закончилось "Время" из Москвы. Халтаев объяснил, что шеф задержался на работе. Встречал сам хозяин, радушно, с улыб-кой -- вроде и не было у них позавчера долгого и изнуряющего обоих разговора. В таких особня-ках, отстроенных для партийной элиты области при Иноятове, Махмудов бывал часто и хорошо знал расположение комнат -- в них и заблудиться нетрудно.
Комната, в которую провели их первоначально, отличалась скромностью, можно даже сказать -- аскетичностью. Видимо, Тилляходжаев любил пора-жать гостей -- слишком уж заготовленной показалась фраза "Коммунист должен жить скромно", хотя они с Халтаевым никак не выразили отношения к уб-ранству комнаты. Напомнив для начала о скром-ности, Анвар Абидович извинился и сказал, что должен оставить их на время, помочь жене накрыть на стол.
Едва закрылась дверь, Халтаев заговорщицки улыбнулся: мол, знаем и твою скромность, и твой демократизм... "помочь жене на кухне"... Потом же-стом и мимикой показал, что их беседу наедине могут записывать и даже наблюдать за ними ка-ким-то образом, что, впрочем, не явилось для сек-ретаря райкома неожиданностью, все оказывалось вполне в духе хозяина особняка: даже прежде чем пригласить за стол, непременно выдерживал в при-хожей, мол, знай свое место, знай, к кому пришел...
Нет, они не сидели молча. Полковник, дав понять обстановку, вдруг оживленно начал рассказывать ве-селую байку, которую вроде прервал на пороге дома, причем делал это с таким блеском, артистизмом, юмором, что Пулат Муминович уже в который раз за день подивился разносторонним талантам своего мрачного соседа.
Не зря хвалился вчера Халтаев, что готов по-биться о любой заклад, что секретарь обкома пойдет на попятную в его вопросе, -- видимо, действительно крепко сидел тот у полковника на крючке.
Слушая Халтаева, Пулат Муминович вдруг за-гадочно улыбнулся, вспомнив расположение ком-нат, -- эта никак не могла быть для приема насто-ящих гостей, должно быть, предназначалась для про-сителей, для визитов, подобных их визиту, для ка-муфляжа -- коммунист должен жить скромно...
Полковник, вчера и сегодня днем ходивший в штатском, вырядился в парадный мундир, обвешан-ный всякими значками и двумя ромбиками о на-личии высшего образования. В кругу близких людей, под настроение, он рассказывал, как все годы, пока учился на заочном, преподаватели бегали за его шофером, чтобы тот в срок привез зачетку шефа. Шустрый шофер догадался на третьем году поста-вить условие: хотите вовремя -- и мне диплом. Дали.
В том же кругу он хвалился, что, как и один из руководителей страны, почти в пятидесятилетнем возрасте он тоже закончил заочно факультет пед-института.
Только здесь, в комнате, оглядывая ладно сши-тый мундир полковника, Пулат Муминович обратил внимание, что в руках у него нет вчерашнего по-лиэтиленового пакета с деньгами, -- то ли рассовал пачки сторублевок по многочисленным карманам, то ли передал днем, то ли вообще блефовал с деньгами, набивал себе цену -- допускал Махмудов и такой вариант, но додумать об этом не успел: появился хозяин дома и широким жестом пригла-сил к столу.
Стол накрыли в зале, и по убранству он рази-тельно отличался от комнаты, из которой они только что вышли, -- здесь фраза о скромности показалась бы неуместной.
Большой, ручной работы обеденный стол из арабского гарнитура на двенадцать персон был бо-гато сервирован -- чувствовалась рука хорошо вы-школенного официанта. Накрыли только на троих, во главе стола сел хозяин дома, а слева и справа от него гости; расположились просторно, как на важных официальных приемах. Пулат Муминович успел заметить, что ножки дубового стула хозяина заметно нарастили, и выходило, что он слегка воз-вышался над сотрапезниками. По тому, как щедро накрыли стол и не больше десяти минут томили их в ожидании, Махмудов понял, что Халтаев дей-ствительно что-то значил в судьбе первого, вряд ли иначе, при его амбициях, он так быстро бы расстарался.
Впрочем, своего отношения к полковнику он и не скрывал. Говорил он сегодня мягко, по-отечески, изменились даже обертоны речи -- в нем умирал, оказывается, не только писатель, но и прекрасный актер.
-- Я редко меняю свои решения, -- говорил он, как бы раздумывая, грея в руке низкий пузатый бокал с коньяком на донышке, -- и ваши дни как партийного работника, конечно, были сочтены. Но в дело вмешался случай, провидение -- я имею в виду Эргаша-ака. Это судьба, ваша удача, я затруд-няюсь, как бы точнее назвать. В принципиальных вопросах я тверд. Спроси меня накануне, есть ли человек, могущий повлиять на вопрос о Махмудове, я бы рассмеялся, сказал бы: такого человека нет, ибо я поступал по партийной совести. И вот ока-залось: есть такой человек -- полковник Халтаев. Вче-ра я говорил так не потому, что забыл своего со-ратника и друга, а потому, что не думал, что он будет ходатайствовать, ручаться за вас. А я его знаю как верного и испытанного ленинца и не могу отказать ему, и вы должны запомнить: не могу отказать ему, а не вам -- в этом принципи-альная причина моего неожиданного решения. Вам еще предстоит заслужить доверие, хотя отныне, при-гласив в дом, считаю вас другом, ибо Эргаш-ака хочет, чтобы я протянул вам руку помощи.
Но плохим бы я оказался партийным вожаком, если руководствовался только эмоциями, личными привязанностями, -- нам, коммунистам, такой подход претит. Положение с вами настолько серьезно, что все-таки буду держать ваше личное дело у себя в сейфе, а вам даю шанс искупить вину перед това-рищами по партии активной работой, чтобы и впредь район был передовым в области. На днях я с турецкой делегацией наведаюсь к вам в район -- не ударьте в грязь лицом. В хозяйственных делах вы все-таки мастак -- чувствуется хорошее инженер-ное образование, а вот в вопросах идеологии, кад-ровой политики... отныне до полного прощения, так сказать, реабилитации, я хотел бы, чтобы подобные вопросы решали с Эргашем-ака -- у него верный глаз, хорошая идеологическая закалка, он не под-ведет. Надеюсь я и на жизненный и партийный опыт, такт полковника, чтобы он откровенно не подменял вас, не дискредитировал авторитет секре-таря райкома в глазах людей... в общем, я даю вам шанс сработаться.
Сидели за столом они еще долго, но только первый большой монолог Тилляходжаева оказался внятным, ясным, без обиняков, и Пулат Муминович понял, что сохранил пост, уцелел, помилован, хотя и попадал под контроль Халтаева. Все остальное время, а говорил только хозяин дома, опять шла невнятица, абстрактные разговоры, сплошь состоя-щие из аллегорий, непонятно к кому относящихся, -- к полковнику или секретарю райкома с урезанными полномочиями. Пулат Муминович видел, что на-чальник милиции, силясь понять старого друга, от натуги взмок, то и дело вытирал платочком пот со лба. Чувствовалось, что Анвар Абидович ушел так далеко не только по должности, -бывший со-ратник с двумя дипломами никак не поспевал за ходом его мыслей. Откровенно говоря, ничего не понимал и Махмудов; хорошо, что ситуация с ним прояснилась с самого начала, ибо в "комнате скром-ности" страх вновь заполнил его душу почти до обморочного состояния, и сейчас, когда сомнения рассеялись и все стало на свои места, он ощущал такую духовную пустоту, апатию, что уже плохо соображал. Единственно, чего ему хотелось, -- остаться одному и хорошенько выспаться. Ему не хотелось сегодня даже анализировать, что же он на самом деле потерял, чем поступился, а что приобрел вза-мен. Слушать первого приходилось из вежливости, хотя, наверное, следовало все мотать на ус, но Пулат Муминович устал, размяк, понимал туго, а здесь нужна была игра живого ума, соперничество мыслей.
