Евгений Сухов - Бубновый туз
— Может, ты мне опять овощей предложишь? Деньги где, спрашиваю?!
— Добивать их надо, — высказался Гурьян, почесав пятерней подбородок. — Ошиблись мы малость, нет у них добра.
— Хата снаружи добрая.
— Видимость одна. Вяжем узлы и уходим!
Говорили они буднично, без всякого нажима. Как-то обыкновенно говорили, как о чем-то разумеющемся. Верилось, что страшные слова они произносили в своей жизни не однажды. Вот оттого и слетают они с языка, будто семечки.
За окошком вдруг послышались громкие голоса, а потом кто-то забарабанил в ворота:
— Федот, открывай!
— Кто там пришел? — метнул Иван Емельянович испуганный взгляд на хозяина.
— А я почем знаю?
— Свояк наш, — подала голос хозяйка, — он в милиции работает. Уходите подобру-поздорову!
— Глянь, кто там? — приказал Кашин Гурьяну, стоявшему у окна.
Отодвинув слегка занавеску, тот осторожно выглянул и тихо сказал:
— Трое их там. Все с ружьями.
— Что за напасть такая!
— Может, отсидимся?
— Не получится.
В ворота забарабанили громче.
— Хозяин, ты спишь, что ли?! Гостей встречай!
— Ладно, я их сам встречу… — вместо хозяина направился Иван Емельянович к двери. — А ты револьвер достань, а то ходишь тут с распахнутой ширинкой. Не на гулянье ведь! Если поднимут крик, стреляй! Сначала в хозяина, а уже потом в остальных.
Открыв дверь, Кашин бодро спустился по ступенькам.
Через низкий плетень он увидел трех мужчин с ружьями за плечами.
— Чего колотите? — сурово набросился он на них.
Мужчины недоуменно переглянулись.
— А Федот где? — спросил долговязый мужчина, старший среди этих троих. — Мы тут с охоты идем, решили к нему завернуть.
— Где же ему еще быть? В избе! — уверенно ответил Иван Емельянович.
— А ты кто такой?
— Я из Чека, — слегка повысил голос Кашин.
— Вот тебе раз, — удивился долговязый. — Это в чем же Федот провинился?
Открыв калитку, Кашин пригласил вошедших:
— Прошу вас, товарищи, заходите. Чего же мы через порог толковать будем?
Явно тушуясь, все трое вошли во двор. После чего Иван Емельянович продолжил все тем же уверенным голосом:
— К нам поступила информация, что Федот Еникеев замешан в контрреволюционном заговоре.
— Да ну?! — ахнул от удивления худой мужчина с окладистой пегой бородкой. — Неужели правда?
— Я же сказал вам, что мы из Чека, нам не до шуток, товарищи.
— Кто бы мог подумать! Как же это? Ведь свой мужик, Федот-то…
— Враг может принять любое обличье. Пока мы били контрреволюционную нечисть на фронтах, она расплодилась у нас под самым боком.
— А чем вы докажете, что из Чека и имеете право?
— Вот это ордер на обыск в доме гражданина Еникеева.
Взяв в руки бумагу, бородач всмотрелся в нее:
— Кхм, действительно ордер, а чего ищете-то?
— Оружие ищем, — сурово объявил Иван Емельянович, окинув взглядом обступивших его мужчин.
— Вот оно как!
— Да у него же ничего нет, окромя берданки, — удивился долговязый, подозрительно посмотрев на Ивана Емельяновича.
— Так вы сомневаетесь, товарищ? — смерил Емельяныч суровым взглядом говорившего.
— Вроде того, — выдавил тот после некоторого раздумья. — Я же его тысячу лет знаю. Жена его мне свояченица, а потом, я и сам в милиции работаю.
— Тогда тем более должны понимать, что к чему. Предлагаю вам проявить революционную сознательность, товарищи, и быть у нас понятыми. Прошу вас… А заодно и сами убедитесь, что он — контра!
Отступив немного в сторону, Емельяныч широким жестом пригласил охотников проследовать в избу.
— Только вот что, товарищи, оружие вам нужно будет на крыльце оставить. Изба — это вам не лес, чтобы по ней с оружием расхаживать. Вот сюда в уголок поставьте, — показал он на крыльцо.
Долговязый был за главного, это было понятно уже по тому, как на него поглядывали приятели. А тот, прислушиваясь к каким-то своим внутренним ощущениям, не спешил проходить в избу и недоверчиво посматривал на «чекиста».
— А может, вы не хотите проявлять революционную сознательность? — В голосе нежданного гостя послышалась откровенная угроза.
— Ну, если так, — отважился, наконец, долговязый, тяжко вздохнув.
Скинув ружье с плеча, он аккуратно поставил его на крыльцо.
— А чего не помочь, если за дело, — отозвался его спутник, худой тонкошеий мужчина.
По его лукавому лицу было понятно, что парень ищет забавы. Будет тебе развлечение!
Гурьбой, громко стуча каблуками о крыльцо, они прошли в горницу. Первым, чуток наклонившись, вошел долговязый, а за ним, едва ли не упираясь ему в спину, шагнул худой. Третьим с ними был парень лет двадцати, чуток замешкавшись, он топтался у входа, пытаясь сбросить с плеча ружье. Ремень, за что-то зацепившись, путался у него в руках.
Долговязый, едва шагнув в комнату, отшатнулся, увидев сидящих людей. На его вытянутом лице отобразилась целая гамма чувств — недоумение, удивление и самый откровенный страх. Кажется, до него начинал доходить смысл происходящего.
— Беги! — заорал хозяин во все горло, рванувшись вперед. — Зови народ!
— Стоять! — толкнул Иван Емельянович рукоятью пистолета в глубину комнаты задержавшегося тонкошеего. — Свяжи их!
Парень, шедший последним, резко отпрянул и, зацепившись каблуком за порожек крыльца, кубарем покатился вниз. Быстро вскочив, он побежал со двора.
Выскочив на крыльцо, Иван Емельянович увидел за домом его удаляющийся силуэт. Шагнув вперед, он зацепился о составленные на крыльце ружья и, не удержавшись, тоже упал с крыльца.
Поднявшись, он уже не увидел убегающего парня. Только где-то метрах в тридцати, там, где начиналась плотная полоса кустарников, раздавался треск сучьев.
— Ушел, гад!
Бежать за ним было опасно. Парень был вооружен и мог подкараулить преследователей в кустах.
Постояв немного около калитки — а вдруг все-таки объявится, — Кашин вернулся в дом.
Охотников уже связали, и теперь они тоже сидели на полу в углу комнаты.
— Как пацан-то?
— Ушел, стервец! Сколько здесь до ближайшей деревни?
— Версты две, наверное, будет.
— Значит, он туда побежал.
— Ничего, время еще есть. Две версты в одну сторону, две версты в другую… А потом ведь народ еще собрать надо. Ну чего стоите истуканами? — прикрикнул он на Гурьяна и Фрола. — Сгребай все!
Распахнув шкафы, они повыкидывали вещи на пол и быстро начали связывать их в громоздкие узлы.
— Ого! А шмотье-то приличное, — приговаривал Гурьян, подняв пеструю кофточку. — Это я своей лярве подарю. Она любит все пестрое.
Скоро узлы были увязаны и сложены в большую кучу у порога.
— Кажись, и все, — заключил Иван Емельянович. — Начинай! Не до утра же нам здесь вошкаться.
Вытащив из-за пояса топор, Гурьян оскалился, показав щербатый рот, и сказал с явным удовольствием:
— Это я мигом, Емельяныч. Как клопов передавлю.
В комнате раздался дружный вой. Заголосила хозяйка.
— Послушайте, не убивайте меня, — взмолился долговязый. — У меня пятеро детей, мать-старуха больная, помрет она без меня.
— Возьмите все, что есть, — просил хозяин, — продукты, вещи. Христом богом вас прошу, уходите, мы никому не скажем!
— А вы и так ничего не скажете, — зловеще усмехнулся Гурьян.
На улице грохнул выстрел, за ним еще один.
— Что там за окном, посмотри! — нервно приказал Иван Емельянович.
Фрол чуть отодвинул занавеску. В темноте мерцали какие-то искорки. Разгораясь, в просветах между деревьями они росли и приближались. На фоне темной полоски леса можно было различить силуэты бегущих людей, держащих в руках факелы, вокруг метались черные тени, подрагивали и ломались в слепящем отблеске пламени.
Фрол невольно отпрянул от окна.
— Сюда народ бежит! — в испуге воскликнул он. — Много народу! С факелами. Через несколько минут здесь будут.
— Уходим!
— А как же…
— Бросай топор, не до того!
— Так они же нас видели, теперь узнать могут…
— Ты хочешь, чтобы нас на куски порвали?!
— Повезло вам, — сунул Гурьян топор за пояс.
Первым во двор выскочил Иван Емельянович, а за ним, так же проворно, вывалились Гурьян с Фролом. Добежав до экипажа, стоявшего на дороге под деревьями, Кашин с Фролом вскочили в коляску. Гурьян, привычно заняв место на козлах, тряхнул вожжами:
— Пошла, родимая!
Глава 37 ЖИГАНСКАЯ УДАЧА
Гаврила открыл глаза и с минуту рассматривал серый потолок. За окном рассвело.
Вот и пришло время ухода. Гаврила хранил молчание о своем уходе: пусть в догадках теряются и чекисты, и жиганы.
В последнее время он остро почувствовал, что Фартовый смотрит на него как-то по-другому, а это был очень настораживающий знак.
