Антология - Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в.

Сначала он полком командовал гусарским,
Потом убийцею он вызвался быть царским,
               Теперь он зубы рвет
                           И врет.

           Клитандр! Я слышал, ты намерен
Писать комедию на смех твоим врагам:
          Смеяться станут — будь уверен,
                  Да не заплачь ты сам!

Желая ненависть к порокам возбудить,
Речь целую нам Клит намерен говорить.
Похвально, слова нет, но их чтоб ненавидеть,
                 Довольно Клита видеть.

Булгарин в зависти пустой
И по внушению клевретов,
Хотев соделаться грозой
И прозаистов, и поэтов,
На поле критики вступил,
Но стал меж критиков уродом;
Увидел то — и с Новым годом
Свою методу изменил:
Сначала северный зоил,
Без жара к Фебову потомству,
Он по расчету всех бранил,—
Теперь всех хвалит по знакомству.
И что ж? Прекрасно рассчитал,
Впотьмах набрел на путь успеха:
Его нам брань была для смеха,
Но бог избави от похвал!

Арист — негодный человек,
Не связан ни родством, ни дружбой:
Отцом покинут, брошен службой,
Провел без совести свой век;
Его исправить — труд напрасен,
Зато кричит о нем весь свет:
Вот он-то истинный поэт,
И каждый стих его прекрасен.
И точно: верь или не верь,—
Не правда ли (сказать меж нами)? —
На всю поэзию теперь
Другими взглянем мы глазами!

Он, говорят, охотник спать —
Однако ж, в сто одном посланье
Он доказать имел желанье,
Что он охотник усыплять.

Фаддей здесь издает «Листки»,
В Варшаве издавал свисток.
Его свисток — пустой листок,
Его листки — ему свистки.

            Ты слух разнес, что к твоему вреду
            Я жалобой министра беспокоил,
Но много о себе воображать изволил!
                    Не формою, не по суду,
Управу на тебя — я в букваре найду!

Фаддей французов бил, как коренной русак,
А на испанцев шел он в армии французской,
               Ругал он русских — как поляк,
               А поляков ругал — как русской.

Умна, Фаддей, твоя догадка,
Нет спора: в букве опечатка,
Но в том стыда журналу нет:
Есть и в природе опечатка,
              Когда Фаддей живет.

Фаддей растратил стыд, Европу объезжая,
Для совести его потеря не большая.
               Теперь в нем менее стыда,
       Чем белизны найдется в эфиопе;
                       Но стоит ли труда
Стыда с ползолотник искать по всей Европе?

            Ex nihilo nihil[66] Фаддей
            И судит и рядит людей,
Он логикой хра́млет, в грамматике бродит,
           Бросая журнальную пыль,
           И всё, что напишет, выходит
                    Ex nihilo — гиль.

«Женитесь вы». — «Люблю жизнь холостую».
— «Я вам бы предложил…» — «Избави бог!»
— «Вам полюбилось бы». — «И думать я не мог».
— «В пятнадцать лет». — «Тем хуже взять такую».
— «Скромна». — «Притворствует всегда».
— «Мила». — «Гримасница». — «Прекрасна». —
                                                       «Мне ж беда».
— «Умна». — «Заговорит». — «Знатна». — «Так
                                                             и спесива».
              — «Но сердце нежное». — «Ревнива».
              — «Таланты…» — «И без них бешусь».
— «И сверх того сто тысяч есть». — «Женюсь!»

Мольеров мещанин забавен во дворянстве,
Забавней в авторстве московский наш купец.
Тому был шарлатан в науках образец;
              А наш — образчик в шарлатанстве!

Вот вам в сибирке франт,
Журнальный пустельгай,
Он в знании — педант,
В невежестве — всезнай.

Зачем барон Хап-Хап на просвещенье зол?
Имея от него сверх жалованья стол,
                      Квартиру, отопленье
                              И освещенье!
Всё так; да у него другое на уме.
          Ему полезно просвещенье,
           Но поудобней бы — впотьме.

Барон Брамбеус сатаной
Книгопрода́вцу подслужился, —
Книгопродавец рад душой,
Что он с Брамбеусом сдружился.
Писатель — напыщенный Барон,
Купец — второй Наполеон.
Барон от книг ждет миллиона,
Купец — лаврового венца.
Купец походит на Барона,
Барон походит на купца.

                Дитя пастушеской натуры,
Писатель Нуликов так сладостно поет,
Что уж пора б ему назваться без хлопот
             Кондитером литературы.

В досаде на забвенье света,
Клеон, забравшись в уголок,
Оставил барабан поэта
За грязный критики свисток.
И вот как мыслит наш политик:
«Ну, право, малый я с умом;
Теперь поспорят хоть о том,
Что хуже я: поэт иль критик».

             Давно ли в шелковых чулках
             И в пудре щеголя-француза,
             С лорнетом, в лентах, кружевах
             Разгуливала наша Муза?
Но русской барышне приелась старина:
             Всё то же платье, та же лента —
             И ныне ходит уж она
             В плаще немецкого студента.

Всё на твоей питейной роже,
Всё есть — и оспа, и позор,
И красный нос и мутный взор,
И ряд морщин на смуглой коже.
Но, рассмотрев ее построже,
Знаток решительно найдет,
Что ей клейма недостает.

Взгляните, как умно Артюр, делец седой,
          И с прибылью, и с долгом ладит:
Он пишет приговор ворам одной рукой,
                           А сам другою крадет.