Сергей Боровский - Уроки переносятся на завтра
Начал он классически — с головы. Хозяйственное мыло легко вспенилось в его курчавой шевелюре и потекло белыми потоками по спине. Лёха взбивал его ногтями и ухал, как молодой филин. Поэтому он не сразу обратил внимания на странный плюх, раздавшийся где-то сбоку.
Звук, к счастью, повторился ещё пару раз, и тогда Лёха спросил, будучи не в состоянии видеть глазами:
- Кто это?
Ему не ответили. И только снова: плюх, плюх.
Пришлось раньше намеченного времени удалить с лица пену. Вооружённый вновь обретённым зрением, Лёха повернулся в том направлении, откуда доносился звук и замер.
На полу, по горло в мутной воде, сидела жаба и плотоядно изучала Лёхины мускулы. Её не совсем обычный ярко-синий окрас был пугающе дерзок. Размером же она превосходила небольшую собаку, такую, как болонка, например. Приглядевшись к существу повнимательней, Лёха заметил два ряда острых белоснежных зубов, украшающих пасть.
Жаба слегка подпрыгнула, сделав маленький шажок в сторону окаменевшего студента, и он понял, кто являлся источником этих странных плюхов. Со всей отчётливостью он вдруг осознал, что от его дальнейших действий зависит не только его собственная судьба, но и, возможно, судьба всего человечества.
Он оглянулся вокруг и, не найдя ничего более подходящего, выдрал из стены железную сетку для мыла. Жаба нервно сглотнула.
«Пистолет бы мне сейчас!» - подумал Лёха и резко швырнул железяку в чудище.
Раздался пронзительный визг, переходящий в поскуливание — жаба бросилась наутёк.
Теперь настал Лёхин черед играть бицепсами и демонстрировать клыки. Издав воинственный клич, он ударил ногой по перегородке между кабинками, зная, что она едва держится на своём месте. Кусок крашеной жести обрушился на жабу всей своей мощью.
Минуту-другую Лёха не осмеливался предпринимать никаких новых действий. Затем осторожно подобрался к упавшему листу и приподнял его. Под ним ничего не оказалось, если не считать круглого сточного отверстия, в которое с шумом уходила вода.
Лёха вернулся под душ к прерванному жабой занятию и довершил его в привычном ритме.
О случившемся он решил никому не рассказывать.
***
Раис Киямович находился у себя в рабочем кабинете, когда раздалась трель телефона прямой правительственной связи. Он вздрогнул от неожиданности и с замирающим сердцем взял трубку.
- Беляев слушает, - произнёс он.
- Здравствуй, Раис! - сказала трубка.
- Доброго дня! - отозвался он, не узнав голоса.
- Как самочувствие?
- Спасибо, всё в порядке.
- Как семья?
- Все живы и здоровы.
- Рад за тебя.
«Да кто же это, чёрт побери, такой! - разозлился Раис Киямович. - Ещё минуту — и он меня раскусит!»
- Слушай, - продолжила трубка. - Дело к тебе государственной важности.
Далёкий собеседник сделал намеренную паузу. Для пущего эффекта. И он его достиг. Беляев выдвинул ящик стола и пошарил в нём рукой в поисках коробочки с валидолом.
- Ты любишь свой город?
- Конечно! Как не любить? Каждый день с утра до вечера прилагаю все усилия, чтобы...
- Это я знаю. А название его тебе нравится?
«Здесь какой-то подвох», - подумал шестой орган Раиса Киямовича, и он решил ответить уклончиво.
- Название очень хорошее, но бывает, что люди на почте жалуются: длинное слишком. Иногда на конверте не хватает места.
- Значит, тебе понравится новость.
«Да не тяни же ты! Палач!»
- Будем твой город переименовывать. Сегодня принято соответствующее решение Политбюро.
- Куда переименовывать?
- Не куда, а во что. Сам догадаешься или подсказать?
Раис Киямович, находясь в полуобморочном состоянии, попытался собрать в кулак остатки своей воли, но сознание неумолимо ускользало от него.
- Не могу знать, - прошептал он.
- Эх, ты! - укорила его трубка. - Брежнев — вот новое название города. Смотри телевизор и готовь необходимые мероприятия. Если нужна какая-нибудь помощь, звони своему коллеге в Теучежск. Он знает, что делать.
И трубка дала отбой.
Вопрос, кто звонил ему, мучил Раиса Киямовича всю оставшуюся жизнь, героическую и полную приключений.
Глава 42. Вечно живой
Единственный на весь второй этаж телевизор стоял в 226-ой. Серега лично откопал этого дедушку советского приборостроения по кличке «Неман» на помойке и реанимировал, хотя годков ему стукнуло никак не меньше двадцати. Пришлось заменить почти все лампы и электролиты, перепаять кое-какие провода, почистить от грязи платы. И ящик ответил чёрно-белой благодарностью.
Он исправно показывал футбольные матчи и телевизионные премьеры мэтров отечественного кинематографа. Устами Сенкевича призывал к путешествиям и приключениям. Воспитывал посредством «Абэвэгэдэйки» и «Международной панорамы». Бодрил с помощью «Служу Советскому Союзу!»
Но сегодня в задачу многоопытного телека входило совсем другое. По обоим центральным каналам вместо сообщений о перевыполненных пятилетних планах, повышенных надоях и угрозах со стороны неугомонных империалистов, шёл репортаж прощания с Леонидом Ильичом на Красной Площади. Миллионы наполненных слезами глаз внимали зрелищу и причитали, как будто и не они вовсе при жизни генсека острили над его дикцией и манией к длинным речам. Рискнём даже предположить, что именно в этот день он находился на пике популярности и славы, а не тогда, когда руководил освоением Целины или защищал широкой грудью Новороссийск. К тому же, смерть совсем не испортила его — в гробу он выглядел даже несколько свежее.
Пронзительная музыка какого-то талантливого композитора бередила и без того кровоточившие души многочисленных иностранных делегаций. Тяжёлые слезы катились из глаз Индиры Ганди. Из последних сил крепился Эрик Хоникер. Вздыхал Тодор Живков. Близки были к обморокам и Янош Кадр, и Войцех Ярузельский. Ясер Арафат беззвучно шевелил губами, посылая проклятья израильским оккупантам. Коля Чаушеску держал наготове пилюлю валидола, как рыба, хватая губами воздух. Бледный Бабрак Кармаль облокотился на Густава Гусака, который и сам едва стоял на ногах. И только вице-президент США Буш держался молодцом и обменивался мнениями с Перцем Де Куэльяром.
226-ая не просто кишела народом, она трещала по швам от переполнения. В поисках прямой траектории до экрана студенты висели друг на друге, образуя какую-то невероятную пирамиду, напоминающую пчелиный рой, выпавший из улья.
Бесконечный людской поток струился мимо гроба: пролетариат, трудовое крестьянство и вездесущая интеллигенция, скорбно смяв в руках шапки, бросали прощальные взгляды на Ильича.
- А почему его не в Мавзолей? - раздался голос Деда Магдея.
- Да, кстати?!
- Не дотянул до уровня Ленина, - догадался ББМ.
- Нет, просто там места на двоих не хватило, - слукавил Атилла, будучи прекрасно осведомлённым, что это не так.
- А я думаю, это он сам так попросил, - изрекла Юля. - Из скромности.
- Воля умирающего — закон, - поддержал её Железный.
Все покивали, соглашаясь.
- А я вот ещё чего не понимаю, - продолжил интригующую тему Шнырь. - Почему гроб, а не урна с прахом?
- Так ясное же дело, - отозвался Серега. - Это гуманнее.
- Не скажи, - возразил Шнырь. - Покойнику уже все равно, а крематорий — это как бы более высокая степень почёта.
- Каким боком?
- А таким, что в урне бы его в стену положили, а там — и Крупская, и Гагарин, и...
- Завенягин, - перебил его Атилла.
- Кто?!! - вскричали студенты.
- Авраамий Павлович, - пояснил тот. - В наших широтах уважаемым человеком считался. До сих пор о нём легенды ходят. Рассказывают, на медведя с голыми руками ходил. Крепость, а не мужик.
- И что, за это его в Кремль? - не поверил Серега. - Тогда Железному там место точно обеспечено.
Раздался неприличный гогот, и Деду Магдею пришлось вмешаться, чтобы восстановить атмосферу, подобающую моменту.
- Тише, вы! Самое интересное пропустим.
Он, как всегда, оказался прав. На экране произошло кардинальное изменение сюжета. Поток скорбящих прекратился, а вместо него появились, если можно так выразиться, профессионалы, которые очень ловко вынесли гроб на улицу и установили на артиллерийский лафет, по случаю оказавшийся рядом. Мощный БТР потянул за собой его и всю процессию.
Поражало количество венков, но ещё больше — награды. Эти бесчисленные алые подушечки, утыканные орденами и медалями, которые Леонид Ильич с таким трудом собирал по белому свету. Их несли генералы и адмиралы, призванные на помощь со всех концов страны. Говорят, что их даже не хватило, поэтому срочно пришлось повысить в званиях человек двадцать. А то и тридцать.
Чеканный шаг офицеров, нёсших гроб, звучал в унисон с пульсом зрителей. Студенты, как никогда прежде, осознавали себя частицей истории, ощущая её воспалённое дыхание на собственных затылках.
- Да! - вздохнул ББМ. - Таких людей теряем!
- Прорвёмся, - успокоил его Серега. - Мать говорила, что когда Сталин умер, тоже все думали — каюк.
