Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
— Как, по-вашему, сколько стоит этот гроб? Скажите, вам такой гроб по карману?
Прохожие, не думавшие о своей кончине, с ужасом шарахались от нее.
Убийство журналистки Белыш имело для Филиппа Петровича весьма неприятные последствия. Он вдруг почувствовал ледяное отчуждение со стороны сотрудников газеты, в которой лежала его сенсационная работа об еврейском происхождении Руси. Экс-премьер «теневого кабинета» сразу же смекнул, что этим он обязан родству с бандитом. В тот же вечер он пришел домой на Греческую, собрал пожитки, уместившиеся в одной дорожной сумке, и заявил дочери, что уходит в свою развалюху на Манежной. Все ее уговоры не делать этого, успеха не имели. Филипп Петрович упрямо повторял, что не желает жить в квартире, купленной на деньги уголовника, и что научная карьера ему важней любых квартир.
— Папа, — убеждала монархистка, — потерпи немного. Еще неделя или две, и я куплю новую квартиру.
— На какие деньги?
— Звонил Берлянчик. Он сказал, что нам перевели большую сумму из Италии.
— Кому — нам? Это новость. Разве у нас есть счет в Одессе?
— Нет. Деньги придут на его «Виртуозы Хаджибея».
— Ах, на его-о-о!
— Перестань! Мне неприятно, что ты так плохо думаешь о нем. Берлянчик помог мне в одной скверной ситуации, рискуя головой.
— Голова — это не деньги. Он в прошлом фат, Дерибасовский гуляка, а у них деньги важнее головы. Я уверен, что ты ни копейки не получишь.
— Хочешь, заключим пари?
— Никаких пари! Я в этой квартире не останусь больше ни минуты! Я много лет потратил на свою работу и не стану ею рисковать!
Поскольку здоровье экс-премьера требовало постоянного женского ухода, ей пришлось последовать за ним.
Филипп Петрович вырос без родных. Его мать развелась с отцом, когда ему было одиннадцать лет. Вскоре она повторно вышла замуж и уехала в Киев, оставив сына на попечение сестры. Тётя тоже недолго несла это бремя и, спустя год, выгнала племянника из дома, обвинив в краже золотых часов. (Часы скоро отыскались, но Филипп домой уже не вернулся).
С тех пор он жил в дачном сарае в районе «Золотого берега», а в ненастные зимние дни его пригревал кто-нибудь из друзей.
Он работал подсобником, грузчиком, кровельщиком, прессовщиком, проводником, но не потерял бодрости духа, а упорно боксировал в обществе «Динамо» и учился.
По окончании университета, где он возглавил подпольное правительство страны, Филипп Петрович переехал в Болград. Там он преподавал историю в средней школе. Однако прошлое человечества в его изложении закончилось тем, что экс-премьера выгнали из школы за политическое растление малолетних.
Филипп Петрович вернулся в Одессу и устроился в школу-интернат. Он преподавал историю и физкультуру, имел ставку воспитателя, охотно брал ночные дежурства и подменял коллег.
Его усердие не пропало даром. Через год он справил новый импортный костюм, купил солнцезащитные очки и французские плавки, и тотчас же влюбился. Вскоре он женился, у него родилась дочь, которую нарекли Ириной.
Однако семьянином, в полном смысле этого слова, он так и не стал: нищета и бесправие прошлых лет породили в нем недоверие к любым отношениям, в том числе и супружеским. В нем постоянно жил вокзальный комплекс человека на чемоданах, который в любой момент готов сняться с места налегке — если его обманут или отвернутся от него.
Впрочем, благополучный период в его жизни длился недолго. Сперва погибла жена, сбитая пьяным шофером на пешеходном переходе, а затем его выставили из школы-интерната за то, что он побил директора. С потерей жены у него резко понизился порог здравомыслия, и обычный производственный конфликт завершился мордобоем.
Уволенный из школы-интерната Филипп Петрович устроился грузчиком на «Привозе» и растил дочь, которую любил какой-то непонятной любовью. Как человек, мало преуспевший в реальной жизни, но постоянно мечтавший об успехе, что лежал где-то в необозримой дали, видимо, за пределами его физического существования, он не мог найти определенного места этой любви. Она терялась в огромном диапазоне его интересов, от одесского «Привоза» до шумерской цивилизации. Поэтому он зачастую впадал в крайности: между полным безразличием к судьбе дочери и галактическими взрывами отеческой любви и заботы.
На Манежную Филипп Петрович и его дочь попали к девяти вечера. Они прошли подъезд и свернули к старому аварийному флигелю. Незнакомая дворовая собака встретила их яростным лаем и проводила до самой парадной.
Филипп Петрович нес сумку и чемодан с вещами, а монархистка латунный логотип «Престольного набата». Он был изготовлен в качестве партийной эмблемы, и должен был красоваться на фронтоне ее офиса. Это была довольно внушительных размеров железяка, перехваченная крест-накрест бечевой.
Флигель был безлюден. На каждой площадке стояли аварийные столбы, а по стенам разбежались молниеобразные трещины. В них были впаяны кирпичные маяки.
Перед дверью квартиры Филипп Петрович поставил сумку и чемодан и полез в карман за ключами, но его остановила дочь:
— Погоди, там голоса...
Филипп Петрович толкнул дверь. Она оказалась не заперта. Они миновали широкий темный коридор и вошли в комнату. Ее освещали три свечи, стоявшие в пустых консервных банках на столе.
В комнате находились два бомжа и девушка. Одета она была со вкусом и просто, но густой макияж на лице блестел так, словно был надраен суконкой. Первый из бомжей был в старом плаще армейского образца. Его бритый череп украшал запорожский оселедец.
Товарищ «запорожца» выглядел франтом в минуты невзгод. На нем был строгий клубный пиджак, потемневший на животе и осыпанный перхотью на плечах; брюки в бело-темную клетку, потерявшую со временем всякую контрастность, и стоптанные туфли с огрызками шнурков. Носки туфель были до блеска начищены, а задники и каблуки в пыли и грязи.
Экс-премьер и франт обменялись оценивающими взглядами. Очевидно, результаты их были неутешительны для обоих.
— Кто вы такие? — спросил Филипп Петрович, опуская сумку и чемодан.
— А вы?
— Я хозяин квартиры.
— А мы — города!
— Еще и острим. Молодец!
— Этот флигель отселен, — вмешалась девица. — Кто бутылку принес, тот и хозяин. Сразу ордер дают.
Экс-премьер снисходительно улыбнулся. Он любил Хемингуэя и обычно стремился, чтобы литературный стиль писателя определял невозмутимость и легкость его, Филиппа Петровича, поведения.
— Ну вот что, господа, — сказал он как можно небрежней. — Гоу уэй... Вы поняли меня? Бай, бай!
Но оказалось, что он совершил непростительную ошибку, перейдя с бомжами на английский, которого в сущности не знал.
— Сори! — ухмыльнулся франт. — Кэн ю спик э бит лауде?
Эта фраза прозвучала, как пощечина — легко и безупречно. Экс-премьер едва разобрал, что его просят повторить все сказанное громче.
— А ну-ка убирайтесь! — внезапно заорал он, теряя весь свой лоск. — Синь паршивая! Ноги в руки — и на выход. Ясно?!
Это возмутило бомжей.
— Не кричите!
— По какому праву! Я юрист…
— Покажите ваши документы!
Экс-премьер был обескуражен и выдернул из боксерской расплющенной ноздри торчащий волосок.
— Я сдал свой паспорт на обмен! — заявил он.
— Мы — тоже! — рассмеялся франт. У него был хриплый смех пропойцы и бурое каменистое лицо, на котором, казалось, невозможна никакая растительность. Тем не менее его украшали усы и бородка. Этот парадокс почему-то уязвил Филиппа Петровича больше, чем остроты бомжей и самовольный захват квартиры. Как ученый, он не любил ничего нелогичного.
Монархистка с тоской наблюдала за этой перепалкой.
— Не связывайся с ними, — шепнула она. — Давай уйдем!
Филипп Петрович не ответил. Он молча подошел к франту, схватил его за шиворот и потащил к двери. Второй бомж испуганно приподнялся над столом:
— Погодите! — забормотал он. — Он болен! Не тащите его... Господь с вами, мы уйдем! Сейчас же уйдем...
Он наспех перекрестился, сгреб в ладонь мелочь, лежавшую на столе, взял бандуру с подоконника и задул одну свечу, видимо, экономя ее огарок; потянуло паленым фитильком и стеарином. Девица сняла сумочку с гвоздя, подхватила кота и высоко подняла вторую свечу над головой, освещая дорогу. Густая позолота залила ее лицо, а туловище утонуло в темноте. Все трое направились к выходу.
— Обождите! — внезапно окликнула их монархистка.
Бомжи остановились. Кот вырвался из рук девицы и проворно юркнул под логотип.
— Ира, не выдумывай! — крикнул Филипп Петрович. — Пусть проваливают отсюда!
— Куда?
— Это их проблема.
— Безусловно. Но не выгонять же их на ночь глядя... Экс-премьер с изумлением смотрел на дочь, не понимая этой неожиданной смены настроения. Бомжи неуверенно мялись у порога.
