Илья Пиковский - Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика
— Ира, не выдумывай! — крикнул Филипп Петрович. — Пусть проваливают отсюда!
— Куда?
— Это их проблема.
— Безусловно. Но не выгонять же их на ночь глядя... Экс-премьер с изумлением смотрел на дочь, не понимая этой неожиданной смены настроения. Бомжи неуверенно мялись у порога.
— Давайте, давайте, ребята! — весело говорила монархистка. — Три комнаты — всем места хватит. Поместимся... Ну, чем плохое общество: бандурист, ученый и юрист. Настоящий бомонд! Папа, неси наши вещи в спальню!
Экс-премьер пожал плечами, но подчинился. Он уже заметно остыл и по своему обыкновению теперь грыз себя за то, что обнаружил постыдную ущербность и набросился на несчастных обездоленных людей. Зато доброта и благородство дочери привели его в восторг.
Однако это была отнюдь не доброта.
Настроение монархистки круто изменилось в тот момент, когда бомж сгребал мелочь со стола. Она тут же вспомнила о переводе денег из Италии, и все происходящее в квартире сразу предстало совершенно в новом свете. Теперь о бомжах она думала уже совсем иначе, — не только без омерзения и страха, а как о почетном испытании, ниспосланном судьбой. В ее памяти возникли многие великие, которые тоже прошли через нищету и невзгоды, прежде, чем добиться успеха.
Подобно иным молодым и честолюбивым людям, она считала, что, повторяя общие черты из биографий этих знаменитостей, она унаследует их успех.
Монархистка попросила у бомжей свечу и ушла переодеться. Из спальни она появилась в отличном настроении.
Филипп Петрович сидел с бомжами за столом, пил их вино и излагал свою версию возникновения Руси. Он энергично жестикулировал, но глаза его смотрели виновато, как у спаниеля. Экс-премьер доказывал, что Русь, заложившая основы Киевского государства, была военно-торговой организацией евреев, которая сложилась у берегов Черного и Азовского морей со времен Боспорского царства. Что слово «русы» или «росы» в переводе с древнееврейского означает «эллинизированный еврей», а косой Андреевский крест совпадает с древним написанием ивритской буквы «тав». Этим экс-премьер и объяснял, почему русские — единственный народ на земном шаре, чьим этнонимом является имя прилагательное. Он цитировал видных историков: Лагофета, Гумилева, Ефима Макаровского и автора древнего персидского сочинения «Маджап-ап-Таворах».
Бомжи оказались интеллигентными людьми. Франт, по кличке Косой, имел юридическое образование и работал нотариусом в Кустанае, но затем спился и подался в бомжи. «Запорожца» звали Филимон. Он преподавал марксистско-ленинскую эстетику в молдавском городке Малоешты, а когда отпала необходимость в его профессии, взялся за бандуру. Девица была из тех же мест. Она именовала себя Жоржеттой и в прошлом работала медсестрой. Сейчас она занималась проституцией. Экс-премьера они слушали с большим интересом.
— Филипп Петрович, — перебила Жоржетта. — А Малоешты входили в еврейскую Русь?
— Нет, там обитали даки.
Проститутка облегченно вздохнула.
Обсуждение темы закончилось в третьем часу ночи. Филипп Петрович устроился на ночлег с бомжами, уступив Жоржетте столовую, а дочери спальню.
Монархистка легла на продавленный диван, из которого повылазили пружины, а вместо одной ножки стоял табурет; она накрылась плащом и затушила свечу. Сквозь дыру в разбитой форточке ей светила далекая звезда. Где-то под полом шуршали мыши. Она думала о Берлянчике, о деньгах из Италии и была безмерно счастлива. Она не сомневалась, что бомжи и все эти неудобства — лукавое испытание судьбы перед тем, как щедро одарить ее.
Так началось их совместное проживание.
Рано утром, когда бомжи и Жоржетта еще спали, экс-премьер вставал, обливался ледяной водой, надевал спортивный костюм и бегал вдоль Манежной; а монархистка, наспех одевшись, уходила на Греческую. Там она принимала душ, приводила себя в порядок, пила кофе с бутербродом и отправлялась на поиски работы.
Сперва ей предложили место секретаря в коммерческой фирме «Аванта», но едва она приступила к обязанностям, ее тут же уволили, не объяснив причины. То же самое случилось в туристическом агентстве «Глобус»: ее охотно приняли экскурсоводом, но так же быстро указали на дверь. Тогда по объявлению она разыскала художественный салон «Грезы», и ее взяли продавцом. Эта роль не угнетала ее. Она находилась среди красивых вещей и работала аккуратно и старательно. Однажды ее пригласил в кабинет директор фирмы, угостил кофе и игриво спросил:
— Вы в Париже бывали?
— Да.
— А в Анталье?
— Тоже.
— А где бы вы хотели побывать?
— На своем рабочем месте.
— Вы хотите уйти?
— Да.
— Жаль, жаль, — он лениво потянулся к пепельнице, стряхнул пепел с сигареты и уже другим, серьезным тоном продолжал: — но я, собственно, вас вызвал не по этому. Вы знаете, Зинаида Андреевна уезжает в Германию?
— Директор салона?
— Да. Я вам предлагаю ее место. Хотите?
Монархистка вопросительно посмотрела на него.
— Ах, это? — рассмеялся он. — Париж? Забудем об этом. Нет, нет! Я бы с радостью побродил с вами по Парижу, но тогда не предложил бы вам салон.
— Почему?
— У меня свои коммерческие правила: тех, с кем я сплю, я не повышаю по службе. Идите в кадры, там оформят ваше назначение.
В тот же день её сделали директором салона; а спустя несколько дней, в фирму нагрянула налоговая полиция, и ночью в салоне побили стёкла. Директор фирмы вызвал её к себе и попросил уволиться.
— Бог — свидетель! — развёл руками он. — Я не хотел. Но что поделаешь. С рогаткой на медведя не попрёшь!
Она поняла, что Павел держит своё слово. Монархистка прекратила поиски работы, понимая, что это бесполезно. Теперь они жили на мизерную зарплату Филиппа Петровича и надеждой на деньги из Италии.
Однако от Берлянчика не было ни слуху, ни духу. На все звонки в «Виртуозы Хаджибея» ей неизменно отвечали: «Его нет!». А тревожить Берлянчика дома она не решалась.
Вечером, когда монархистка возвращалась на Манежную, Филипп Петрович с иронией спрашивал её:
— Ну и где наши миллионы из Италии?
Экс-премьеру уже осточертело общество бомжей, но дочь не позволяла ему избавиться от них.
Однажды Филипп Петрович явился в хорошем настроении. Ольга Гавриловна, директор магазина, подарила ему старую мебель и обещала повысить зарплату. Он стал расхваливать доброту и сердечность Ольги Гавриловны. Однако дочь не разделяла его восторгов, поскольку они всегда завершались одним и тем же: сперва анализом её безысходного положения, а затем желанием познакомить её с сыном Ольги Гавриловны. Такое уже случалось не раз.
— Ирочка! — наконец произнёс он. — Сергей приглашает тебя в казино.
— Я не люблю казино.
— Нет, нет. Сегодня его открытие, так что скорее всего это просто светский раут. Там будут очень интересные люди.
— Меня уже пригласили.
— Куда?
— В «Токио».
— А что это такое?
— Дорогой ресторан.
— И кто же пригласил?
— Косой.
— Смейся, смейся… Смотри, чтобы эта шутка не была пророческой! На что ты надеешься — на деньги из Италии? Их не будет! А будут бомжи и эта нищета!
— Я это уже слышала.
Монархистка не желала, чтобы ее знакомили с Сергеем вне зависимости от его личных достоинств. Сама эта процедура была ненавистна. Ее выбор должен был прийти из блестящего будущего, как награда за упорное стремление к нему, а не в результате пошлого сватовства.
Любая иная постановка вопроса сужала ее предощущение счастья до чисто женской потребности в нем, а лидеру «Престольного набата» это было до смешного мало. Но ей стало жаль отца. Он стоял затравленный и нелепый в своем внезапном приступе отцовских чувств, и монархистка подумала о том, что рядом с ней живет столь же одержимый и близкий по духу человек. Однако оба они были словно зеркальным искажением друг друга. Каждый давал волю эгоизму, по праву величия своих идей, и считал утопией цели и мечты другого, и это было огромным неудобством для обоих. «Отец, наверное, заверил Ольгу Гавриловну, что я пойду, — усмехнулась монархистка. — А теперь ему некуда деваться!»
— Хорошо, — неохотно согласилась она. — Я поеду.
Встреча состоялась возле дома на Греческой. Сергей приехал на новеньком джипе и привез с собой Филиппа Петровича. Видимо, экс-премьер до последней минуты сомневался в исходе этой встречи и не верил, что состоится поездка в казино. Увидав дочь, которая направлялась к машине через дорогу, он еще на расстоянии виновато закричал:
— Ирочка, я просто по дороге!
Они отвезли Филиппа Петровича на Манежную и поехали в казино. Стоял густой туман. Очертание зданий не было видно, а огни в окнах смотрелись водянистыми посветлениями самой темноты. Они проехали тюрьму и кладбище и свернули на Черноморскую дорогу. На Седьмой станции в центре площади они увидали многоплафонный фонарь. Его высокий столб и кронштейны растворились в темноте, а плафоны горели в небе, как лепестки огромной ромашки.
