Владимир Поляков - Моя сто девяностая школа
– Хорошо, я подумаю.
– Селиванов, что у тебя?
– У меня неважно, – оказал Селиванов. – Я не понимаю закон Архимеда.
– А что тут сложного: "Каждое тело теряет в своем весе столько, сколько весит вытесненная им жидкость".
Это же очень просто.
– А почему тело теряет?
– Ты ванну когда-нибудь принимаешь? В воду погружаешься?
– Я хожу в баню, – оказал Селиванов. – Там никуда не погружаются. Там шайки и души.
– А в реке ты когда-нибудь купался?
– Конечно, купался.
– А ты не заметил, что когда ты погружаешься в воду, то уровень воды поднимается?
– Это когда бегемот погружается, а когда я погружаюсь, не заметно.
– Ну хорошо. Если ты в полный стакан воды бросишь камень, то часть воды из стакана выльется?
– Я никогда не кидал камни в стакан с водой.
– Товарищи, он из нас делает идиотов, – сказал Розенберг.
– По-моему, их не нужно делать, они уже готовые, – сказал Селиванов.
Розенберг зазвонил в председательский колокольчик.
– Я призываю к серьезности, – сказал он. – Если вы уважаете общественное мнение и считаетесь со своими товарищами, то вы должны подтянуться. Хотите, мы выделим хорошо знающих физику и прикрепим их к вам. Они будут c вами готовить уроки. Попросим Гольцман и Купфер.
– Лучше я приму ванну, – сказал Селиванов.
И тут встала Зоя Тереховко и сказала:
– Как вам не стыдно?! Вы кладете пятно на весь класс!
– И даже на всю школу, – добавил Розенберг. – В чем же будет состоять наше самоуправление, если вы не будете с ним считаться? Вы же сами избрали ШУС, мало того: вас самих в него избрали – я имею в виду Селиванова, а Селиванов острит, вместо того чтобы взяться за уроки. Государство оказывает нам внимание, заботится о нас, бесплатно нас учит, чтобы мы стали полезными людьми, а мы треплемся, манкируем уроками и в результате приходим к зачетам, ни черта не зная.
– Ладно, – сказал Селиванов, – довольно. Все ясно.
Я постараюсь получить по физике хорошую отметку.
– И я, так и быть, постараюсь, – сказал Старицкий.
– А со мной пусть позанимается Купфер, – сказал Попов. – Может, что-нибудь и получится, хотя я сомневаюсь.
– Я уверена, что получится, – сказала Аля Купфер, – ведь ты не такой тупой, (Каким кажешься.
На этом чрезвычайное заседание ШУСа закончилось.
ПРОМЕТЕЙ
У нас был школьный сторож. Это был высокий, совершенно седой старик с длинной кощеевокой бородой.
Все его лицо было в морщинах, маленькие хитрые глазки были почти прикрыты густыми бровями. Говорил он сильно окая, всегда был суров, мрачен, несловоохотлив. Жил он в крохотной комнатке в вестибюле, и комнатка эта была набита всяческим хламом. На столе стоял сломанный будильник, теснились какие-то пустые банки и склянки, валялись тряпки, гвозди, старые замки и ключи. В углу висела, поблескивая бисером, маленькая икона Серафима Саровского Сторож верил в бога, был старообрядец и не выносил ребячьего шума.
– Вот так и живу, как прикованный к этой школе, – говорил он.
Мы его звали "Прометей". Знали, что он Павел Кириллович, и никто, по-моему даже заведующий школой, не знал его фамилии.
– Не ребята, а свиньи прямо какие-то, – говорил он, – мусорят, мусорят, а я должен подбирать, будто бы я для этого произведен на свет…
Очень он не любил убирать за нами. Да и за собой тоже. Хлам не переводился в его комнате.
Мы побаивались сердитого Прометея, но привыкли к нему и даже любили его в глубине души.
Как-то я не приготовил урока по химии, меня выставили из класса и сказали, чтобы пришли мои родители.
Грустный, расстроенный я шел вниз по лестнице, и меня увидел шедший со щеткой Прометей.
– Чего нос повесил? – спросил он.
– Из класса выгнали, – сказал я. – С химии.
– Плохое дело химия, – сказал он. – Идем ко мне.
И он повел меня в свою конурку.
– Садись на постель, – сказал он.
И я сел на постель, застланную одеялом из разноцветных лоскутов.
– А кому нужна эта химия? – сказал Прометей – Господь создал сушу, и воду, и небо и не знал ни про какой кислород и водород. И зверей создал он, и гадов всяких, и насекомых, и все это безо всякой химии.
– Но ведь даже вода состоит из кислорода и водорода, – сказал я, сверкая своими знаниями – Вода – это Н2O.
– Еще чего, – сказал он. – Не знаю я никакого "аш" и знать не хочу. И "О" – тоже.
– А без этого "О" вы бы не могли жить, – сказал я – "О" – это кислород. Вы им дышите. Даже растения без него жить не могут.
– Ну да! – рассердился Павел Кириллович. – Вот у меня фикус стоит. Растет безо всякого кислого рода.
Чепуха это все. Сказать можно что угодно. Все от бога.
– А зачем же тогда учиться?
– А и не надо. Читать и писать надо уметь – вот и все. Для того и школа.
– Но ведь должен я быть кем-нибудь, когда вырасту?
– Человеком будь. Че-ло-ве-ком.
– А специальность?
– А ты кем быть решил?
– Еще не знаю. Мама хочет, чтобы я был врачом…
– Не надо. Бог дал жизнь – бог и возьмет. И никакой врачеватель не поможет. Это ведь все выдумки – скорлатина там, либо дифтерит, или онгина, или инфлуэнция. Это все просто болезнь. Как ее ни называй.
Захочет бог, ты выздоровеешь, не захочет – помрешь.
– Бога нет, – сказал я. – Это все сказки. Религия – это опиум для народа.
– А я не курю, – сказал он. – Ни табак, ни этот твой опиюм. А если бога нет, откуда же ты взялся?
– От мамы, – сказал я.
– А мама?
– От своей мамы.
– А она?
– От (своей.
– Ну, а первая мама откуда?
– От обезьяны, – сказал я.
– А обезьяна?
– От своей мамы.
– А первая обезьянья мама?
Я не знал, что ответить.
– Без бога и обезьяны бы не было.
– Наверно, я буду инженером, – сказал я. – Электриком. Потому что у нас сейчас век электричества.
– Электричество, электричество! Нет никакого электричества. От создания мира была молния, и она зажигала такую иллюминацию, что безо всякого электричества светло было. И был гром, и была божия гроза, и никаких тебе киловаттов.
– Молния – это электрический разряд, – сказал я. – Вы ведь сами, Павел Кириллович, пользуетесь электричеством.
– С чего ты взял?
– Да вот у вас лампочка висит.
– А что же мне делать, ежели провели мне лампочку. Не-ет, инженером не надо.
– А математиком?
– Это совсем лишнее Что это за А плюс Б? Я хочу жалованье получать. Больше пятидесяти рублей все равно мне не дадут. Что же мне считать? Больше ста я и не умею. А икс плюс игрек я получать не хочу. Мне математика не нужна. Я ее не уважаю.
– А вот Булка Майковокий собирается быть артистом. И Таня Хлюстова хочет.
– Это позор. Будет девушка на сцене ногами дрыгать. Кто ее замуж возьмет. Или этот Мойковокий. Бог дает человеку смех и слезы. Бог сделал людей добрыми и злыми, пугливыми и храбрыми. Такими и быть должно. А изображать из себя другого человека никому не дозволено. Это грех большой.
– Тогда я стану естествоиспытателем.
– Еще хуже. Бог создал и человека, и льва, и обезьяну, и лягушку. А ваша Собунаева на уроке вчера лягушку резала. Лягушка – живая тварь Ей скакать и квакать положено, а она ее в разрезе показывает. На что это похоже? Вот ты про обезьян говорил. Это вам ваша Собунаева объясняет и говорит, что это открыл какойто иностранец по фамилии Дарвин. Я о таком иностранце не слышал. Может, этот иностранец и произошел от обезьяны. За границей, может, это бывает, но русские люди произошли от господа бога, и не случайно он пишется с большой буквы. Нет, я не одобряю это ваше учение.
– А вот меня за то, что плохо учился по химии, из класса и выставили.
– И не огорчайся. Это тебе господь бог зачтет на том свете Непременно в рай попадешь. Песнопения ангелов слушать будешь, блаженство испытаешь, вечный покой обретешь.
– Хорошо, – оказал я – Если есть бог, почему он меня не наказывает за то, что я его не признаю?
– А почему ты знаешь, что не наказывает? Может, поэтому ты таким дураком и вырос. Это и есть тебе его наказание.
– Не верю я в эти предрассудки, Павел Кириллович.
– А не веришь, дак и иди отсюда, и нечего ко мне в кабинет ходить! Давай, давай отсюда, хулиган, химик! Чтоб духа твоего здесь не было! Провались ты в тартарары, несчастный!
И Павел Кириллович распахнул дверь и подтолкнул меня к выходу.
В комнату влетела, как обезумевшая, худая серая кошка.
– Кис, кис, кис, – сказал Павел Кириллович, – иди сюда, кошка, мы с тобой понимаем друг друга.
Я услышал эти слова и вернулся.
– Кошку вы понимаете, – сказал я, – а человека понять не можете. И ваш господь тоже вам не поможет.
В это время на улице прогрохотал гром и сверкнула молния.
– Вот! – сказал Павел Кириллович. – Понял?
РЕЛИГИЯ И ЖИЗНЬ
