Герман Дробиз - Вот в чем фокус
Как сейчас помню, утром первого января просыпаюсь, скидываю подушку на пол... Лежат щедрые дары! Костюм лыжный, красно-синий, на всех пацанов надеваемый. Мешок прозрачный, шоколадками набитый, во всех гастрономах продаваемый. И фотоальбом, во всех подземных переходах выкликаемый...
Оглядел я эти предметы. Только и сказал:
— Эх, дедушка!
Вспомнил, как две недели подряд рученьки перед едой омывал, ноженьки перед сном окатывал.
— Ноги моей больше в тазу не будет!
И с этими словами пошел на открытый бунт. Подарки отверг, рисовую кашу к стене припечатал, а сам башкой в форточку и давай снежинки языком ловить. Мама с бабушкой в крик, папа меня из форточки выволакивает, побить обещает; и вдруг звонок в дверь, приходит дядя Женя. Поздравляет с Новым годом, дарит подарки. Бабушке — растворимый кофе, маме — французскую помаду, папе — рижский бальзам. А мне... джинсики голубенькие с блямбочкой на заду и маечку безрукавчатую, на груди — тигр!
И рухнула навсегда моя вера. Только и смог прохрипеть сквозь слезы:
— Отрекаюсь!
Все его изображения — как плоские, в виде открыток, так и объемные, в виде ватных скульптур,— вышвырнул в мусоропровод: в доме атеиста нет места атрибутам культа.
И теперь я обращаюсь к молодежи дошкольного возраста: не верьте в Деда Мороза, ребятня! Не губите свое детство, не поддавайтесь религиозному дурману!
Впрочем, и в дядю Женю тоже не слишком верьте. Все-таки он не волшебник, а только человек со связями. Их же неси и не тряси... Аминь!
ЧИКИ-ЧИКИ-ЧИКИ-РОК
Сережу Гвоздичкина обычно мама забирает, а тут папа пришел. А мы как раз считаемся. Сережа говорит:
— Папа, можно, я только еще разок сыграю?
Папа разрешил и говорит нашей воспитательнице:
— Детские игры, если вдуматься,— немаловажный фактор воспитания детей.
— Да,— говорит Клавдия Петровна,— только я немного устаю от этого фактора. Очень уж он шумный.
Мы сосчитались, Сереже выпало водить. Но его папа говорит:
— Минутку! Это что вы такое сейчас декламировали? Клавдия Петровна, как это вы им позволяете?
— А что?
— А вы послушайте. Ну-ка, дети, еще раз сосчитайтесь.
Я говорю:
— Мы уже.
— Ну, просто так. Мы хотим послушать.
Я говорю:
— Пожалуйста...
Барба-барба-барбарис, две гражданки подрались, одна тянет за косу: отдавай мне колбасу. Ах ты, хитрая мадам, колбасы тебе не дам, лучше дам тебе лимон, и катись из круга вон!
— Спасибо,— сказал папа Гвоздичкин.— Играйте, дети. А к вам, Клавдия Петровна, серьезный разговор.
Они поднялись на веранду, Клавдия Петровна села на скамейку, а папа Гвоздичкин заложил руки за спину и начал возле нее расхаживать.
Сережа закрыл глаза, и все побежали. Пока я думал, куда спрятаться, все хорошие места заняли. Остался только куст бузины возле веранды. Я — за него. И вдруг вижу — как это я раньше не замечал? — дырка под верандой. Я — в дырку. Сижу, через щелочки смотрю, сам себя похваливаю: ловко устроился. Тут пол надо мной заскрипел, и слышу голос папы Гвоздичкина:
— Так детям больше считаться нельзя. Вы сами слышали.
— Слышала, но не понимаю, что тут такого.
— Не понимаете? Давайте анализировать. «Барба-барба-барбарис» — это что?
— Может, конфеты «Барбарис»? Дети их очень любят.
«Правильно,— подумал я.— Мировые конфеты».
— Нет, голубушка, не конфеты. Зачем они три раза «барба» произносят? Затем, что дразнят заику. Это проявление детской жестокости!
«Ух, ты! — подумал я.— И правда, заик можно дразнить, Леньку например. Как это мы раньше не сообразили?»
Тут за стенкой Сережа закричал:
— Ага! Вижу тебя! Вылезай.
Я говорю:
— Тише ты! Лезь сюда. Тут твой папа такое рассказывает!
Сережа залез ко мне, и мы стали слушать вместе.
— Дальше,— говорит папа.— «Две гражданки подрались». Клавдия Петровна, мы, взрослые люди, знаем: подобные факты еще имеют место. Да чего там, я лично видел, как у нас во дворе сцепились две клуши. Но разве можно, чтобы об этом знали наши дети? Да еще чтобы называли этих... не знаю, как сказать... высоким словом «гражданин»? А обмен колбасы на лимоны — это что? Воспевание спекуляции? Впечатление такое, что эти строчки сочиняли не дети, а опытная вражеская рука. Это видно хотя бы по тому, что одна женщина, обращаясь к другой, называет ее «мадам». Мы-то с вами знаем, в каком мире так обращаются к женщине. У нас ни один муж не назовет свою жену «мадам»!
— Ох, попадет Клавдии Петровне,— говорю я Сереже.— Она, оказывается, совсем неправильно нас воспитывает. Мы вон чего творим, а ей хоть бы что.
— Да,— говорит Сережа.— Папа у меня не любит, когда творят.
А в это время остальным нашим надоело прятаться, они вылезли и давай орать:
— Серега! Сережка! Ты чего не ищешь?
Я говорю:
— Молчи. Дослушаем.
— И наконец, последняя, самая ошибочная строка,— говорит папа.— «И катись из круга вон». Как это понимать?
— Я думаю — буквально,— отвечает Клавдия Петровна.— Грубовато, правда, но тут уж, по-моему, без намеков
— Ошибаетесь! Получается, дети изгоняют из своего круга, причем в недопустимо грубой форме, одного из своих товарищей. Этого ни в коем случае нельзя допускать. У изгнанного могут появиться болезненные реакции. Больше того, он может вообще не вернуться в наш круг — вы меня понимаете?.. У меня все. Не обижайтесь и учтите... Сережа!
Сережа вылез из дырки, и папа его увел. Мы снова встали, в круг.
— Погодите,— говорит Клавдия Петровна,— вы какую-нибудь другую считалку знаете?
— Я знаю,— говорит Леля.— «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе галить!»
— Нет, это тоже не годится. Кто еще знает?
Все закричали свои считалки. Саша говорит:
— А вот у меня! Вот у меня хорошая считалочка. «Шел крокодил, трубку курил, трубка упала, все написала. Чики-чики-чики-рок, я с тобою не игрок!»
Всем понравилась Сашина считалка, но Клавдия Петровна опять говорит:
— Нет, не годится. В ней крокодил показывает вам нехороший пример. Зачем он курит?
Мы говорим:
— Он же взрослый. Большой. Ему можно.
— А зачем трубка упала?
Саша говорит:
— А может, он пьяный? У нашего папки, как выпьет, тоже папироска изо рта вываливается.
— Знаете что? — говорит Клавдия Петровна.— Давайте сами придумаем новую считалочку.
Мы обрадовались:
— Давайте!
— Давайте так, например: «Скоро в школу мы пойдем... Скоро в школу мы пойдем, раз-два-три-четыре- пять, и учиться будем мы на «четыре» и на «пять». На «четыре» и на «пять», и не будем нарушать...»
Мы говорим:
— Это неинтересно.
— Да,— говорит Клавдия Петровна,— честно говоря, просто тоска. Ладно, считайтесь, как раньше. Только если завтра за Сережей снова папа придет, при нем не считайтесь.
На том и договорились.
НОВЫЕ ВЕЯНИЯ
По школе разнесся слух: появились скульпторы. У них заказ на оформление Пионерской аллеи в городском парке, и они ищут подходящего мальчика. Будут лепить с него скульптуры. И верно: двое дядек стали каждый день бродить в переменках по коридорам и внимательно разглядывать всех пацанов. У нас в классе некоторые до того дошли, что стали приходить причесанными и в белых воротничках. Дядьки бродили-бродили и однажды подошли — к кому бы вы думали? Ко мне!
— Хочешь прославиться?
— Кто же не хочет — странный вопрос!
И они привели меня в свою мастерскую. Я стал ходить туда каждый день. Часами стоял то с барабаном, то с горном, то с футбольным мячом. Скульпторов оказалось много. Работа у них шла, как они это называли, поточным методом. Один лепил ноги. Неделю — левые, неделю — правые. Потом стал разбирать по парам, одной левой почему-то не хватило. Еще один лепил руки, двое — туловища. Самый главный лепил головы и собирал все вместе.
![Светлана Чистякова - Наследники Падших Книга вторая Трудно признать [CИ]](/uploads/posts/books/3156/3156.jpg)