Клод Тилье - Мой дядя Бенжамен
Вернемся теперь к вопросу о тюрьме. Тюрьма, чтобы внушать людям ужас, должна быть местом лишений и скорби. А между тем во Франции пятнадцать миллионов населения живут в своих домах хуже, чем заключенные в тюрьмах. Если бы, говорит поэт, селянин сознавал свое счастье, он был бы слишком счастлив… Это хорошо в эклоге. Крестьянин — это растущий на горах чертополох. Ни один палящий луч солнца не минует его, его пронизывает северный ветер и омывают дождевые потоки; он работает с раннего утра до позднего вечера. У него жив старик-отец, и он не в силах облегчить ему его старость. Его жена — красавица, а он может одеть ее только в лохмотья, у него куча голодных детей, требующих хлеба, а в доме не бывает часто и крошки. Узник, напротив, тепло одет, сыт и не должен зарабатывать себе на кусок хлеба. Он смеется, поет, играет, спит сколько угодно на своем соломенном тюфяке, и помимо всего является еще предметом общественного сострадания. Сердобольные души объединяются в специальные общества, чтобы смягчить его участь, и доводят свое рвение до того, что наказание превращают в награду. Красивые дамы кормят и поят его, угощают его белым хлебом и мясом. Этот человек, конечно, предпочтет нищенской вольной жизни в полях сытое и беззаботное рабство в тюрьме.
Тюрьма должна быть адом. Я хотел бы, чтобы она высилась на городской площади, мрачная, черная, как судейская мантия; чтобы ее решетчатые окна бросали зловещий взгляд на прохожих, чтобы из ее недр, вместо песен, доносился бы только звон цепей да лай меделянских псов; чтобы старец остерегался отдыхать возле ее стен, а ребенок не смел резвиться под их сенью, чтобы запоздалый прохожий, желая миновать ее, проходил бы окольным путем и спешил бы прочь от нее, как спешит он прочь от кладбища. И тогда наказание заключением будет таким, каким вы ждете от него.
Очень может быть, что мой дядя еще долго продолжал бы разглагольствовать, если бы этому не положило конец появление господина Менкси. Добряк, обливаясь потом, ловил воздух, как дельфин, выброшенный на берег, и был красен, как панталоны моего дяди.
— Бенжамен! — закричал он, вытирая пот, струившийся со лба. — Я пришел звать тебя с собой позавтракать.
— Как? Почему? — в один голос воскликнули все собутыльники.
— Да потому, черт возьми, что Бенжамен свободен, вот и вся разгадка. А это, — добавил он, вытаскивая бумагу из кармана и подавая ее Бутрону, — это расписка Бонтэна.
— Браво, Менкси! — И все, подняв стаканы, выпили за здоровье Менкси. Машкур попытался приподняться, но тяжело опустился вновь на стул, он от радости чуть не лишился рассудка. Взгляд Бенжамена остановился на нем.
— Эй, Машкур! — воскликнул он, — ты что, спятил? Пей за здоровье Менкси, или я сейчас же пущу тебе кровь.
Машкур машинально встал, одним духом осушил стакан и расплакался.
— Дорогой господин Менкси, — начал Бенжамен, — я…
— Довольно, я уже понял, что ты хочешь сказать, — ответил господин Менкси, — ты хочешь поблагодарить меня, но не думай, что я ради твоих прекрасных глаз вытащил тебя отсюда, я это сделал ради своих. Ты отлично знаешь, что я не могу обойтись без тебя. Уверяю вас, господа, что всеми нашими великодушными поступками всегда руководит эгоизм. Если это и не очень утешительное утверждение, то во всяком случае правильное.
— Господин Бутрон, — спросил Бенжамен, — расписка в порядке?
— По-моему, все в порядке, кроме кляксы, которую почтенный суконщик добавил, повидимому, в виде росчерка.
— В таком случае, господа, разрешите мне пойти и лично сообщить эту приятную новость моей дорогой сестре.
— Я тоже пойду с тобой, — сказал Машкур, — я хочу видеть ее радость. С тех пор, как родился Гаспар, я еще ни разу не был так счастлив.
— Вы позволите? — спросил господин Менкси, садясь за стол. — Господин Бутрон, еще прибор! А сегодня вечером, как хотите, господа, но я приглашаю вас всех к себе на ужин.
XVII. Поездка в Корволь
Слуга прошел доложить дяде, что его за дверью ждет какая-то старуха и просит выслушать ее.
— Попроси ее войти и дай ей что-нибудь — освежиться.
— Хорошо, — ответил слуга, — но вряд ли она захочет пить, она сама не своя и все время плачет.
— Плачет! — воскликнул дядя. — Что же ты мне сразу этого не сказал?
И он поспешно вышел.
Старуха, пришедшая к дяде, действительно обливалась слезами, вытирая их старым красным фуляровым платком.
— Что с вами, голубушка? — спросил любезным тоном, которым удостаивал далеко не всякого, Бенжамен.
— Я пришла звать вас в Самбэр к моему больному сыну, — ответила старуха.
— Самбэр, это та деревушка, которая расположена на вершине Мон-ле-Дюк? Но ведь это почти на полдороге к небу. Ну, хорошо, завтра вечером я загляну к вам.
— Если вы не придете сегодня, то завтра там будет нужен уже священник с отходной, да может быть, и сейчас уже поздно. У моего сына антонов огонь.
— Да, это как для вашего сына, так и для меня одинаково неприятно, не обратиться ли вам лучше к моему собрату, доктору Арну?
— Я уже обращалась к нему, но он, зная нашу бедность, отказался.
— Как, вам нечем заплатить врачу? Тогда это дело другое, это уже касается меня непосредственно. Разрешите мне только на минутку задержать вас, я допью оставленный на столе стакан с вином и следую за вами. Кстати, так как нам нужна будет хина, то вот возьмите эту мелкую монету и зайдите к аптекарю Перье, купите у него несколько унций хины. Скажите ему, что мне некогда было написать рецепт.
Через час он карабкался бок-о-бок со старухой по крутым и диким склонам гор, берущим свое начало в предместьи Бетлем и заканчивающимся широким плоскогорьем, на вершине которого приютилась деревушка Самбэр.
В это же самое время приглашенные господина Менкси уселись в телегу, запряженную четверкой. Обитатели предместья Беврон высыпали на пороги своих домов с свечами в руках, чтобы поглазеть на их проезд. Действительно, это было зрелище пожалуй более любопытное, чем само лунное затмение. Артус пел «Чуть только рассветает…», Гильеран — «Мальбрук в поход собрался», а поэт Милло, которого привязали к дощатой стенке повозки, так как он все время терял равновесие, ревел свой рождественский гимн. На этот раз Менкси превзошел самого себя. Он угостил своих гостей таким великолепным ужином, что о нем долго говорили потом в Корволе. К несчастью, выпивка была столь обильна, что уже за вторым блюдом гости не в состоянии были пить за чье-либо здоровье. Как раз в самый разгар попойки вошел Бенжамен. Он был полумертв от усталости и в убийственном настроении духа, так как больной скончался на его руках. Сам же Бенжамен дважды упал по дороге. Но для него не существовало ни такого огорчения, ни такой неприятности, которые устояли бы перед зрелищем белоснежной скатерти, уставленной целой батареей бутылок. Он, как будто ничего не произошло, уселся за стол.
— Твои друзья, — сказал господин Менкси, — бездарности. Я ожидал от стряпчего, судебных приставов и школьных учителей большей крепости. Теперь для меня не будет никакого удовольствия угостить их шампанским. Смотри, Машкур не узнает тебя, а Гильеран, вместо бокала, протягивает Артусу свою табакерку.
— Что поделаешь, господин Менкси, — ответил Бенжамен, — не все могут похвалиться такой выносливостью, как вы.
— Да, — ответил Менкси, польщенный комплиментом, — но куда мы денем всех этих мокрых куриц? У меня для них не хватит постелей, а в том состоянии, в каком они находятся сейчас, они не доберутся до дому.
— Вот нашли о чем беспокоиться! — сказал дядя. — Прикажите постелить соломы в риге, и по мере того, как они будут засыпать, их будут относить и класть на это ложе, а во избежание насморка их можно накрыть теми циновками, которыми вы прикрываете редиску от заморозков.
— Ей-богу, ты прав, — ответил господин Менкси.
Он приказал позвать двух музыкантов и сержанта, и предложенный дядей план был приведен в исполнение. Первым уснул Милло. Сержант взвалил его на спину, как футляр от стоячих часов, и отнес в ригу. Таким же путем водворили на место Рапэна, Парланта и других, но, когда очередь дошла до Артуса, он оказался таким тяжелым, что пришлось его оставить там, где он был. Что же касается дяди, то, осушив последний бокал шампанского, он сам отправился пожелать покойной ночи приятелям. Когда на следующее утро гости господина Менкси проснулись, то напоминали собой вынутые из ящиков сахарные головы. Пришлось поставить на ноги всю домашнюю прислугу, чтобы очистить их одежду от приставшей к ним соломы. Позавтракав оставшимися от вчерашнего пиршества блюдами, они отправились домой, пустив лошадей крупной рысью.
Все обошлось бы благополучно и без малейшего приключения, если бы лошади, подгоняемые хлыстом, не опрокинули телеги в одну из многочисленных канав, бороздивших дорогу. Все, смешавшись в кучу, упали в грязь. Поэт Милло, которому всегда не везло, оказался лежащим под Артусом. Дядя, к счастью для своего камзола, задержался в Корволе. Господин Менкси пригласил в этот день к себе на обед всех знатных лиц города, в том числе и двух дворян. Одним из этих блестящих гостей был красный мушкетер господин де Пон-Кассе, другой, тоже мушкетер, был его приятель, приглашенный им на несколько недель погостить в его развалившемся замке. Господин де Пон-Кассе, о котором читателю уже кое-что известно, был не прочь заткнуть деньгами девицы Менкси брешь в своем состоянии, и хотя не раз говорил про нее, что она насекомое, родившееся в моче, он все же ухаживал за ней. Девицу Менкси пленили его изысканные манеры. С выцветшими перьями и в мишурном придворном наряде он казался ей более красивым и блестящим, чем мой простодушный дядя, одетый в простой красный камзол. Однако господин Менкси, который был не только умным, но и рассудительным человеком, отнюдь не придерживался того же мнения. Будь господин де Пон-Кассе даже полковником, и то господин Менкси не отдал бы за него свою дочь.
