Эпосы, легенды и сказания - Беовульф

сумел бы смертный
лишь ценой непомерной!

Златодаритель,
на холм взошедши,

воссел, дабы слово
промолвить гаутам,

проститься с ними:
он сердцем предчуял

соседство смерти,
Судьбы грядущей,

уже готовой
старца приветить

и вместе с жизнью
изъять из тела

душу-сокровище. —
недолго будет

дух войнолюбый
томиться в плоти;

и молвил Беовульф,
потомок Эггтеова:

«Перевидал я
немало с молодости

сеч и усобиц —
и все помню!

Семь зим мне было,
когда державный[148]

меня от родителей
взял владыка:

казна и пища
мне шли от Хределя,

и воспитал меня
конунг, мой родич;

в его чертоге,
дитя чужое,

в глазах правителя
я был не хуже,

чем дети родные,
чем Хадкюн и Херебальд

и добрый мой Хигелак.
И так случилось,

что младшего брата
свалил брат Хадкюн

на ложе смерти
стрелой, сорвавшейся

с упругого лука
в игре, на охоте

без злого умысла, —
братогубительству

была причиной
стрела неверная,

поэтому Хредель
не мог по праву

воздать за сына
другому сыну —

без отомщения
остался Херебальд!

Так некий старец,[149]
увидевший кровного

чада тело
на дереве смерти

в удавке пляшущее,
горько сетует,

слагает строфы
об отпрыске юном,

в петле висящем
на радость воронам,

а сам он, старый,
не властен исправить

участь детища;
зовет он поутру

дитя ушедшее,
не чая дождаться

другого наследника
богатствам и дому,

коль скоро единственному
сыну выпал

злосчастный случай,
смертный жребий;

войдет ли рыдающий
в покои отрока

там запустенье,
гуляет ветер

в безрадостном зале, —
уснул наездник,

ратник в могиле! —
умолкли арфы,

и прежних пиршеств
не будет больше!

Выйдет ли скорбный,
один, стеная,

дом и усадьба
ему покажутся

чрезмерно обширными!
Вот так же и в сердце

владыки ведеров
таилось горе:

убит был Херебальд,
но вождь был невластен

за смерть возмездием
воздать убийце,

ведь и постылого
отец не в силах

сына подвергнуть
позорной казни!

Тогда он в душе своей
людские радости

отринул ради
света Господня:

селенья и земли
он, уходящий,

как должен владелец,
оставил детям.

И были битвы,
ходили шведы

войной на гаутов,
морскими походами,

с тех пор, как умер
державный Хредель,

и до поры, пока
сыны Онгентеова

войнолюбивые
не пожелали

мира на море,
но в дерзких набегах

с нами сходились
близ Хреоснаберга.

И многим известно,
как наше воинство

с ними сквиталось
за кроволития,

хотя победа
была добыта

ценой крови
вождя гаутского, —

настигла Хадкюна
в той схватке гибель.

Но, как я слышал,
убийца конунга

убит был наутро,
воздал за родича

родич Эовор,
встретив Онгентеова, —

шлем от удара
широко треснул,

пал наземь Скильвинг,
и меч не дрогнул

в руке гаутского
кровоотмстителя.

За все, что Хигелак
мне дал державный,

за все достояние,
дом и земли,

ему платил я
клинком, сверкавшим

в работе ратной:
ни витязей шведских,

ни датских всадников,
ни войска гепидского[150]

к себе на выручку
не призывал он,

казны не тратил
на слабых ратников,[151]

коль скоро я первым
вступал в сражения,

стяжая победы! —
и так да будет,

покуда жив я,
покуда мне верен

клинок испытанный,
не раз служивший

моей отваге
с тех пор, как Дагхревна[152]

убил я, и хугский
вождь не вернулся

к владельцу фризов
вместе с добычей,

с тем драгоценным
кольцом ошейным,

но пал на поле
знаменоситель,

дружинник храбрый,
сраженный не жалом, —

он так был стиснут
в моих объятьях,

что хрустнули кости.
И ныне да служат мне

меч и руки
в борьбе за сокровища!»

Слова последние,
клятву пред битвой

измолвил Беовульф:
«Немало я с молодости

сеч перевидел,
и ныне снова,

защитник народа,
ищу я встретиться

с жизнекрушителем,
свершу возмездье,

коль скоро выползет
червь из пещеры!»

Так он прощался
с ратью доспешной,

державный воин
с верной дружиной:

«Я без оружия,
без меча остролезвого

пошел бы на недруга,
когда бы ведал

иное средство,
убив заклятого,

обет исполнить,
как то было с Гренделем;

пламя опасно,
и, чтобы укрыться

от ядовитого огнедыхания,
нужны мне доспехи

и щит железный.
Не уступлю я

пламевержителю
в битве ни шагу!

и да свершится
суд справедливый

Судьбы-владычицы! —
не похвальба спасет,

но храбросердие
в борьбе с крылатым!

А вы дожидайтесь
вблизи кургана,

мужи доспешные
того, победного,

из двух соперников,
кто упасется

от раны смертельной;
не вам сражаться,

но я – единственный,
кому по силам

тягаться с гадом,
с поганым в битве

мериться мощью!
Возьму добычу,

богатства курганные,
либо гибель

в удел достанется
вашему конунгу!»

Встал щитоносец
в кольчуге, в шлеме,

воин гордый,
сил преисполненный

и добромужества,
путь свой направил

к серым утесам,
– трус отступил бы!

но вождь, победивший
во многих схватках,

где рати враждебные
сшибались с грохотом,

шел, и вскоре
увидел в скалах

жерло, откуда
потоком жарким

огонь изливался,
путь преграждая

в недра кургана:
никто не смог бы

пройти невредимым
в глубь подземелья,

проникнуть в пещеру
сквозь раскаленное

дыханье змея.
Тогда разъярился

вождь ведеров:
вопль неистовый

из горла вырвался,
гневное слово

громом грянуло
среди утесов;

и распалился
ревнитель клада,

заслышав клич, —
не мольбу о мире,

но вызов на битву.
Сперва из пещеры

дыханье смрадное
червя курганного

взметнулось дымом —
скалы дрогнули.

Гаут державный,
щитом прикрывшись,

пред каменным устьем
стоял, покуда

гад, извиваясь,
полз в потемках

к месту схватки;
и меч двуострый,

наследье древних,
сиял, подъятый,

в руках у конунга;
и оба сердца

равно кипели
и страхом и ненавистью.

Держа наготове
свой щит спасительный,

стоял незыблемо
войсководитель

в наряде ратном,
а змей тем временем,

свиваясь в кольца,
лез из пещеры

судьбе навстречу.
Казалось ратнику,

что щит, защитник
души и тела,

не так надежен,
как то хотелось бы

герою, коль скоро
впервые в жизни

Судьба не хранит его
в единоборстве,[153]

в победной битве.
Тогда на недруга