Эпосы, легенды и сказания - Беовульф

грозить мне набегом!
Я мирно властил

и ждал урочного
срока и жребия:

не жаждал распрей
и лживыми клятвами

не осквернялся,
чему сегодня,

смертельно раненный,
я радуюсь в сердце,

ибо Создатель
не попрекнет меня

убийством родичей, —
так пусть же изыдет

душа из тела!
Спеши, о мой Виглаф,

сойди под землю,
в тайник курганный

под серыми скалами
(дракон, лишенный

своих сокровищ,
лежит, недвижный,

сраженный в сердце);
и я, увидев

казну издревнюю,[163]
насытив зренье

игрой самоцветов
и блеском золота,

возлягу рядом
и без печали

жизнь покину
и власть земную».

Немедля, – так слышал я, —
по слову конунга,

по воле правителя,
в бою израненного,

сын Веохстана
сошел в пещеру,

воин в кольчуге,
в рубахе сетчатой;

там, добродоблестный,
гордясь добычей,

увидел множество
колец, камений,

груды золота
и самоцветов,

сосуды дивные,
древние вещи,

вдоль стен стоявшие
в жилище змея,

чудные чаши
(канули в вечность

их обладатели!),
и шлемы ржавые

времен прошедших,
кольчуги траченные,

и уборы истлевшие
(таким богатством,

в земле сокрытым,
такой добычей

мог бы гордиться
любой из смертных!);

и там же знамя,
стяг златотканый

на крепком древке
над россыпью золота

солнцегорящий.
искусно шитый

сиял, озаряя
чертог обширный,

сокровищ вместилище,
жилище змея,

который сгинул,
мечом пораженный.

Тогда, – так я слышал, —
сложил дружинник

богатство курганное,
казну гигантов

в мешок, в кольчугу,
сосуды, чаши.

сколь мог осилить,
и взял слепящий

стяг светозарный,
поскольку Беовульф

ножом двуострым,
драконоборец,

сразил дозорного,
издревле стерегшего

холм сокровищный,
пламевержителя,

во тьме полыхавшего
дыханием пагубным

над тем курганом. —
чудище сгинуло.

Вышел воин
с кладью бесценной

из подземелья,
страхом терзаемый,

тревогой в сердце:
застать успеет ли

в живых владыку,
правителя ведеров,

без сил лежавшего
вблизи пещеры.

Золотоноша
нашел воителя,

истекшего кровью,
вождя всезнатного,

почти что при смерти;
он долго витязя

кропил водою,
покуда слово

из сердца воина
на волю не вырвалось;

и молвил Беовульф,
скорбный старец,

глядя на золото:
«Владыке Вселенной

хвала! – я вижу
эти сокровища

и славлю Господа,
Небоправителя,

в день мой последний
мне ниспославшего

победу в битве,
а эту добычу —

народу нашему!
В обмен на богатства

жизнь положил я —
теперь державу

сами храните! —
мой срок истекает!

Повелеваю
вам, ратоборцы,

мой прах и пепел
укрыть в кургане,

в холме высоком,
близ моря насыпанном

на Мысе Китовом,[164]
дабы отныне

то место звали
курганом Беовульфа

морескитальцы,
в ладьях плывущие

из дальних пределов
по темным водам».

Обруч ошейный
витого золота

вождь доброчестный
вручил воителю —

кольцом и обручем,
кольчугой и шлемом

он юного мужа
благонапутствовал;

«Ты – единственный
мой наследник

из рода Вагмундингов,
чье семя сгинуло,

Судьбою похищено:
в час предначертанный

ушли знатнейшие —
и я за ними!»

С последним словом
угасло сердце

мудрого старца;
осталось тело,

костра пожива;
душа отправилась

искать награды
среди угодников.

То было горем,
великой скорбью

воина юного:
он видел тело

вождя возлюбленного,
лишенное жизни;

но тут же, рядом,
его убийца

лежал бездыханный,
жизнекрушитель,

погибший в схватке,
змей зломерзкий,

страж, утративший
свои сокровища,

ибо железное
лезвие тяжким

ударом в сердце
вдруг оборвало

дни его жизни,
и грянул оземь

холмохранитель
на склоне кургана:

не властен он больше
летать ночами,

червь огнекрылый,
гад, стерегший

свои богатства.
Дракон был повержен

рукою конунга,
клинком владыки,

каких воистину
среди сынов земли

вовеки не было,
хоть я и слышал

песнопреданья
о многих сильных

и стойких в битве,
но не посмел бы

из них ни единый
в огне сходиться

с ядоточащим
червечудовищем,

стяжая богатство,
как сделал Беовульф,

смертью купивший
клад несметный,

в битве, где оба
противоборца

расстались с жизнью!
Тогда уж из лесу,

из рощи вышли
клятвопреступники, —

те десять бесславных,
бежавших в страхе,

копья в испуге
поднять не посмевших,

меча в защиту
ратеначальника, —

и вот, покрывшие
щиты позором,

они приблизились
к одру героя,

глядя на Виглафа:
сидел скорбящий

над телом старца,
достойный копейщик

кропил водою
лицо владыки,

но бесполезно —
ничто не смогло бы

дружиноводителя
вернуть к жизни!

Господня воля
в веках непреложна,

Промысел Божий
искони правил

делами смертных, —
и ныне так же!

Суровой речью
их встретил воин,

мужей трусливых,
бежавших от битвы;

на них, бесчестных,
глядя презрительно,

так молвил Виглаф,
сын Веохстана:

«Правдоречивый
сказал бы: воистину

вождь, наделивший
вас, нестоящих,

кольцами золота,
ратными сбруями

(ибо нередко
в застольях бражных

шлемы, кольчуги,
наряды сечи,

в дружинном зале
дарил державный

всем, приходившим
в его пределы), —

зря отличил он
мечами острыми

вас, дрожащих
при виде недруга.

Не мог он похвастаться
вашей помощью

в сражении, конунг,
но, взысканный Богом

Победотворцем,
один сумел он

в неравной схватке
врага пересилить!

Я был невластен
спасти державца,

и уберечь его
надежды не было,

но, изловчившись,
помог я родичу:

мечом наудачу
ударил чудовище —

оно ослабло,
и в горле смрадный

огонь пресекся.
Но слишком мало

было соратников
вокруг владыки! —

за то отныне
и вам не будет[165]

даров сокровищных,
нарядов ратных,

ни радостей бражных;
и вы утратите,

землевладельцы,
наделы наследные,

когда услышат
дружиноводители

в краях сопредельных
о том, как в битве

вы обесславились!
Уж лучше воину

уйти из жизни,
чем жить с позором![166]»

Тогда ко дворцу
он гонца с вестями

послал, в хоромы
над морем, где ждали

с утра старейшины,
сидели ратники,

гадая надвое:
то ли оплакивать

вождя погибшего,
то ли с победой

вернется конунг;
и не солгал им

печальный вестник
с холма приморского,

муж, прибежавший
с мыса курганного,

но правду измолвил,
сказал глашатай: