Эпосы, легенды и сказания - Беовульф

воитель гаутский
мечом обрушился,

искуснокованым
наследьем конунгов,

но вкось по кости
скользнуло железо,

клинок по черепу,
не так, как нацелился

высокородный;
удар неловкий

лишь раззадорил
холмозащитника:

он пыхнул пламенем —
далеко хлынул

пар ядовитый.
Правитель ведеров

не мог похвастаться
удачей в стычке:

не лучшим образом
ему служило

лезвие славное.[154]
Нелегкую долю

избрал достойнейший
сын Эггтеова,

решившийся биться
с драконом насмерть, —

и суждено ему
в край далекий

уйти, покинув
юдоль земную,

как и всякому смертному!
И снова, не медля,

сошлись противники;
но страж подземелья,

приободрившись,
приподнял голову,

и стал, полыхая
дыханьем смрадным,

огневержитель
теснить героя;

и не нашлось
под рукой у конунга,

как должно в сражении,
благородного воинства[155] —

но в дальнюю рощу
спаслась дружина,

рать укрылась.
Из них лишь единый

смутился в сердце —
ибо изменником

стать не может
муж доброчестный!

То Виглаф был,[156]
сородич Эльвхера,

сын Веохстана,
щитоноситель,

любимец Скильвингов.
Увидев на конунге

одежды битвы,
объятые пламенем,

он вспомнил, какими
его приветил

дарами владыка,
вернувший Вагмундингам

наследные земли
и власть над племенем

его родителю.
И поднял Виглаф

щит желто-липовый
и меч, наследье

потомка Охтхере,
скитальца Эанмунда,

который был в битве
убит, бездомный,

в сраженье с Веохстаном,
взявшим в добычу

это оружие:
нагрудник кольчатый,

шлем железный
и меч отменный,

подарок Онелы,
издревнее лезвие, —

одежды битвы,
орудие сечи,

наряд воителя
(однако Онела

за смерть племянника
не мстил убийце[157]);

тот меч хранился
и щит и кольчуга

у Веохстана,
покуда не вырос

ему преемник,
дабы продолжить

славу отцовскую
среди гаутов, —

оставил старец,
покинув землю,

наследство сыну.
И вот впервые

воина юного
призвал державный

делить с дружиной
удары битвы:

был духом он крепок,
а меч наследный

остро наточен, —
и скоро на деле

дракон изведал
его могучесть!

Промолвил Виглаф
печальносердый,

уча соратников
дружинному долгу:[158]

«То время я помню,
когда в застолье

над чашей меда
клялись мы честью

служить исправно
кольцедробителю,

нас одарившему
одеждой битвы,

мечами, кольчугами,
коли случится

нужда в подмоге!
Из многих воителей

себе в попутчики
избрал он лучших,

сильнейших героев —
копьеметателей,

храбрейших кольчужников,
сочтя нас достойными

дела смелого,
хоть и замыслил

вождь дружинный
сам, в одиночку,

народоправитель,
свершить возмездие,

ибо не раз он
снискивал подвигами

славу всеземную!
Но так случилось,

что ныне нуждается
вождь в отваге

своих сподвижников,
в силе воинства! —

так не пора ли
и нам изведать

огненной пагубы!
Бог свидетель,

уж лучше мне в пламени
навеки сгинуть,

владыку спасая,
чем ждать в укрытье!

Бесчестно было бы
нам, щитоносцам,

вспять обратиться,
не испытавши

врага железом,
не встав на сторону

правителя ведеров!
Не должным образом

вождю мы платим
за прежние милости,

коль скоро конунг,
покинутый гаутами,

гибнет в битве!
Да будет щит мой

и меч в сражении
ему подспорьем!»

Туда поспешил он
сквозь чад ядовитый

к вождю на помощь
и так воскликнул:[159]

«Бейся, о Беовульф,
рубись без страха,

как ты поклялся
в дни твоей молодости!

Да не померкнет
до смерти слава

и честь державная!
Ты, вождь всезнатный,

несокрушимый,
за жизнь сражайся

что силы достанет!
Я встану рядом!»

Тогда, услышав
тот клич героя,

огневержитель,
кипящий яростью,

дохнул – и пламя
окутало воинов,

мужей доспешных:
ни сбруя кольчатая,

ни щит копьеносца
не защитили,

и сгинул бы юный,
сгорел бы витязь, —

но родича родич
державный, ратника,

чей щит обуглился,
укрыл железной

доской от пламени,[160]
и, вспомнив о славе,

нацелил конунг
дракону в голову

удар сокрушительный.
Ярость умножила

силы мужа! —
но преломился

каленый Нэглинг,[161]
меч Беовульфа,

старинное лезвие:
была воителю

дана такая
мощь, что в сечах

ему и лучший меч
был несподручен,

и, как я слышал,
в руках ратоборца

любое лезвие,
железо остреное,

от мощных ударов
крошилось в сражении!

Тут, с третьего раза,
метнувшись на недруга,

червь огнедышащий,
бич смертных,

поверг на землю
вождя державного —

клыки драконьи
вонзились острые,

ядоточащие
воителю в горло,

и кровь потоком
на грудь излилась!

Тогда, я слышал,
к нему на выручку

поспел дружинник:
он, знатный родом,

известный мужеством,
силой и ловкостью,

в руке опаленной
клинок сжимая,

уцепил не в голову
гаду, но ниже

вонзил оружие,
ужалил в горло

змея зломерзкого —
вошло железо

в плоть огненосную,
сникло пламя,

дыханье драконье;
и тут же конунг,[162]

едва очнувшись,
свой нож широкий,

владыка ведеров,
из ножен выхватил

и острым жалом
вспорол утробу

огневержителя, —
сдохло чудище.

Так рано поутру
два ратника-родича

убили змея, —
да будут примером

они для воинов! —
но стал последним

тот бой победный,
работа ратная,

в жизни конунга:
набухли раны,

следы драконьих
клыков на шее,

горя, смердели,
и грудь покрылась

глубокими язвами —
яд змеиный

въедался в тело.
Вождь мудромыслый

под серыми скалами
сел на камень

вблизи кургана,
напротив жерла,

устья пещеры,
своды которой

на вековечных
столпах покоились.

Лицо владыки
и грудь водою

дружинник добрый
омыл из пригоршней

от крови, пролитой
героем в битве,

и снял с воителя
бремя шлема.

Промолвил Беовульф,
превозмогающий

смертную муку
(ему осталось,

он чуял, мало
земного счастья;

силы иссякли;
пришли к пределу

дни его жизни,
и смерть приблизилась):

«Имей я сына,
ему я мог бы

оставить наследье,
мое оружие,

наряд мой ратный,
тому, кто был бы

моим преемником!
Я пять десятков зим —

хранил державу,
и не единый

из сопредельных
племеводителей

не смел потревожить
меня дружиной,

грозить мне набегом!
Я мирно властил

и ждал урочного
срока и жребия:

не жаждал распрей
и лживыми клятвами

не осквернялся,
чему сегодня,

смертельно раненный,
я радуюсь в сердце,