Элиас Лённрот - Калевала

Вековечный Вяйнямёйнен
по морским плывет просторам;
пнем качается еловым,
движется сосновым кряжем,
5 по волнам шесть дней кочует,
летних шесть ночей блуждает,
впереди — лишь зыбь морская,
позади — лишь свод небесный.

Так еще провел две ночи,
10 так два дня проплавал долгих.
Вот уже девятой ночью
через восемь дней, пожалуй,
стало тягостно бедняге,
тяжело, невыносимо —
15 на ногах исчезли ногти,
стерлись на руках суставы.

Вот тогда-то Вяйнямёйнен
произнес слова такие:
«Ах, какой я разнесчастный,
20 разнесчастный, горемычный,
зря родимый край покинул,
прежние места оставил,
чтоб в ненастье оказаться,
в море день и ночь качаться,
25 чтоб меня баюкал ветер,
бурные гоняли волны
по открытым этим водам,
по широкому простору.
Здесь мне зябко, неуютно,
30 тягостно, невыносимо
постоянно жить на волнах,
на морском хребте качаться.

И совсем мне неизвестно,
как мне быть и что мне делать
35 в этом возрасте преклонном,
в иссякающие годы:
на ветру ль свой дом поставить,
на воде ль срубить избушку?

На ветру свой дом поставлю,
40 ветер — зыбкая опора;
на воде срублю избушку —
унесет избу волною».

Вот летит из Лаппи[60] птица,
вот летит орел с восхода.
45 Не из самых он огромных,
птица не из самых малых.
Бил одним крылом по морю,
ударял другим по небу,
вод морских хвостом касался,
50 клювом колотил по лудам.

Полетал он, покружился,
осмотрелся, пригляделся —
Вяйнямёйнена приметил
на морском пространстве синем:
55 «Что ты делаешь средь моря,
как на волнах оказался?»

Вековечный Вяйнямёйнен
произнес слова такие:
«Вот что делаю средь моря,
60 как на волнах оказался:
ехал я за девой в Похью,
в Пиментолу — за невестой.

Ехал знай себе неспешно
по морской спокойной глади.
65 Вот в один из дней прекрасных,
спозаранок как-то утром
прибыл я к заливу Луото[61],
к устью Йовколы приехал —
подо мной коня убили,
70 самого убить хотели.

Вот я и свалился в воду,
пальцами уткнулся в волны,
чтоб меня баюкал ветер,
чтоб меня гоняли волны.

75 Тут дохнул северо-запад,
тут восток свирепо дунул,
далеко меня умчало,
унесло в просторы моря.
Много дней я здесь блуждаю,
80 много здесь ночей кочую
средь морских просторов вольных,
средь раздолья вод широких.
Я совсем теперь не знаю,
не догадываюсь даже,
85 что за смерть меня настигнет,
что за гибель будет раньше:
то ль умру голодной смертью,
то ли под водою сгину».

Тут сказала птица неба:
90 «Не горюй ты, не печалься,
заберись ко мне на спину,
стань у основанья перьев.
Подниму тебя из моря,
понесу, куда захочешь.
95 Помню времена былые,
лучший день припоминаю:
жег ты Калевы подсеку,
Осмолы валил дубравы,
дерево стоять оставил,
100 стройную одну березу,
где бы птицы отдыхали,
где б и мне местечко было».

Тут уж старый Вяйнямёйнен
поднял голову из моря,
105 выбрался из вод глубоких,
из волны герой поднялся,
на крыло орла взобрался,
стал у основанья перьев.

Вот орел, небесный житель,
110 Вяйнямёйнена уносит
по стезе ветров небесных,
по дороге суховеев,
в дальние пределы Похьи,
в край туманной Сариолы[62].
115 Здесь орел оставил Вяйно,
сам поднялся в поднебесье.
Вот и плачет Вяйнямёйнен,
вот и плачет, и стенает
здесь, на берегу у моря,
120 тут, на месте безымянном,
на боках его — сто ссадин,
тыща — от ударов ветра,
бороденка потрепалась,
волосы свалялись в космы.
125 Две-три ночи здесь проплакал,
столько же и дней, несчастный:
он не знал, не ведал вовсе,
по какой пойти дороге,
чтоб домой к себе вернуться,
130 в край знакомый возвратиться,
в ту родимую сторонку,
в прежние места родные.
Похьи маленькая дева,
белокурая служанка,
135 так договорилась с солнцем,
с солнцем ясным и с луною:
вместе утром подниматься,
в то же время пробуждаться.
Пробудилась чуть пораньше,
140 до луны, до солнца встала,
до того, как крикнул кочет,
сын куриный кукарекнул.
Пять овец остричь успела,
шерсть шести уже скатала,
145 наткала сукна из шерсти,
из сукна одежд нашила,
прежде чем взошло светило,
до того, как солнце встало.
Длинные столы помыла,
150 подмела и пол широкий
голиком из тонких прутьев,
веником из свежих веток.
Замела метелкой мусор
в медный кузовок красивый,
155 понесла его за двери,
по двору пошла на поле,
к дальнему пределу нивы,
к изгороди самой крайней,
там она на мусор встала.
160 Вот прислушалась, вгляделась,
услыхала плач на море,
громкий ропот — за рекою.

Быстро к дому повернула,
в дом вошла без промедленья,
165 так сказала, появившись,
так, войдя, проговорила:
«Слышала я плач у моря,
громкий ропот — за рекою».
Ловхи, Похьелы хозяйка,
170 редкозубая старуха,
выбежала на подворье,
подошла к своим воротам,
чутко уши навострила,
молвила слова такие:
175 «Этот плач — не плач ребенка,
этот плач — не жен стенанье,
так рыдают лишь герои,
с бородой мужчины ропщут».
Лодку на воду столкнула,
180 трехтесинную — на волны,
начала грести поспешно,
и гребет сама, и правит,
к Вяйнямёйнену стремится,
едет к плачущему мужу.
185 Плачет, стонет Вяйнямёйнен,
Уванто жених рыдает
у речушки ивняковой,
среди зарослей черемух,
ус дрожит, уста трясутся,
190 не дрожит лишь подбородок.
Молвила хозяйка Похьи,
изрекла слова такие:
«Ой-ой-ой, старик несчастный,
ты в края попал чужие!»
195 Вековечный Вяйнямёйнен
голову свою приподнял,
так сказал он, так промолвил:
«Сам уже давно я понял,
что попал в края чужие,
200 в незнакомые пределы.
Был я дома лучше многих,
на родной земле известней».
Ловхи, Похьелы хозяйка,
изрекла слова такие:
205 «Не позволишь ли спросить мне,
разузнать не разрешишь ли,
что за муж ты и откуда,
из каких героев будешь?»

Вековечный Вяйнямёйнен
210 так ответил, так промолвил:
«Называли меня прежде,
величали меня раньше
вечеров отрадой вечной
и певцом долины каждой
215 там, на Вяйнолы полянах,
на опушках Калевалы.
Кем теперь я стал, несчастный,
вряд ли сам об этом знаю».

Ловхи, Похьелы хозяйка,
220 изрекла слова такие:
«Поднимись, герой, из дола,
встань на новую дорогу,
мне печаль свою поведай,
расскажи о злоключеньях!»

225 Мужа умиротворила,
успокоила героя,
провела его до лодки,
на корму сопроводила.
Вот сама взялась за весла,
230 принялась грести усердно
в Похью, поперек теченья.
Гостя в избу проводила,

там героя накормила,
обогрела, обсушила,
235 долго Вяйно растирала,
мяла, ставила примочки,
наконец-то исцелила,
силы мужу возвратила.
Спрашивая, говорила,
240 говорила, вопрошала:
«Что ж ты плакал, Вяйнямёйнен,
причитал, Увантолайнен[63],
там, на самом гиблом месте,
возле моря на прибрежье?»

245 Вековечный Вяйнямёйнен
слово молвил, так ответил:
«Есть причина, чтобы плакать,
повод — пребывать в печали.
Долго плавал я по морю,
250 разгребал руками волны
на морской открытой глади,
на раздолье вод широких.

Вечно буду горько плакать,
горевать все годы жизни,
255 что родной оставил берег,
из краев уплыл родимых
к этой двери незнакомой,
к этим чуждым мне воротам.
Ранят здесь меня деревья,
260 ветки хвойные кусают,
каждая сечет береза,
каждая ольха стегает.
Мне знаком здесь только ветер,
только солнце мне родное
265 в этих землях чужедальних,
у дверей, мне не знакомых».

Ловхи, Похьелы хозяйка,
говорит слова такие:
«Не печалься, Вяйнямёйнен,
270 не горюй, Увантолайнен,
будешь здесь ты жить прекрасно,
чувствовать себя вольготно:
ешь лосося прямо с блюда,
ешь свинины сколько хочешь».

275 Вековечный Вяйнямёйнен
сам сказал слова такие:
«Впрок нейдет еда чужая
даже в доме хлебосольном.
Муж в краю родимом лучше,
280 выше он в родимом доме.
Если б дал мне Милосердный,
коль дозволил бы Создатель
поскорей домой вернуться,
в край родимый возвратиться!
285 Лучше на земле родимой
из-под лаптя пить водицу,
чем в земле чужой, немилой
мед — из чаши золоченой».

Ловхи, Похьелы хозяйка,
290 слово молвила, сказала:
«Что ты дашь за то в награду,
коль тебя домой доставлю,
отвезу к родному полю,
на тропу к родимой бане?»
295 Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Что ты у меня попросишь,
коль на родину доставишь,
отвезешь к родному полю,
где своя поет кукушка,
300 где свои щебечут птички?
Золота возьмешь ли меру,
шапку ль серебра попросишь?»

Ловхи, Похьелы хозяйка,
слово молвила, сказала:
305 «Ой ты, умный Вяйнямёйнен,
прорицатель вековечный,
мне ведь золота не надо,
серебра не надо вовсе:
золото — детей забава,
310 серебро — краса на сбруе.
Сможешь ли сковать мне сампо,
расписную крышку сделать
из конца пера лебедки,
молока коровы ялой,
315 из крупиночки ячменной,
из шерстиночки ягнячьей?
Я отдам тебе девицу,
дочь свою — за то в награду,
провожу в края родные,
320 где твои щебечут птицы,
где петух поет родимый, —
на межу родного поля».

Вековечный Вяйнямёйнен
слово молвил, так ответил:
325 «Не смогу сковать я сампо,
расписную крышку сделать.
Отвези в края родные —

Илмаринена пришлю я,
выкует тебе он сампо,
330 смастерит любую крышку,
укротит твою девицу,
доченьку твою утешит.

Он кузнец у нас умелый,
он искуснейший кователь:
335 выковал когда-то небо,
крышку воздуха отстукал —
молота следов не видно,
не найти клещей отметин».

Ловхи, Похьелы хозяйка,
340 так ответила, сказала:
«Дочь тому я отдала бы,
поручила бы родную,
кто мне выковал бы сампо,
сделал крышку расписную
345 из конца пера лебедки,
молока коровы ялой,
из крупиночки ячменной,
из шерстиночки ягнячьей».

Запрягла гнедого в сани,
350 в расписные заложила,
до кошевки проводила,
усадила Вяйно в сани,
на прощанье так сказала,
молвила слова такие:
355 «Головы не задирай ты,
не смотри наверх, покуда
конь от бега не устанет
или вечер не наступит.
Если голову поднимешь,
360 если ты наверх посмотришь,
ждет тебя твоя погибель,
на тебя падет несчастье».

Вековечный Вяйнямёйнен
плеткою коня ударил,
365 в путь льногривого понудил.
Вот он едет, поспешает,
из владений темной Похьи,
из туманной Сариолы.