Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Жертрурия, под властью волшебства
Вздыхаю ныне я, изнемогая;
Столь чистая душою, столь благая,
Ты ласков была со мной сперва;

Амур — о, нет жесточе божества! —
Твердит меж тем, что ты совсем другая,
В мой бедный слух безжалостно вторгая
Жестокие и резкие слова:

«Коль радости мои тебе не внове,
Коль счастьем ты опился, как в бреду,
И не́ктаром смягчил пыланье крови —

Не жаждай новых встреч, не кличь беду.
Несчастный, сетуй о былой любови,
Хули, несчастный, горькую звезду».

Луна-пастушка на простор небесный
Выводит звезды, как заведено:
Безумный Алкмеон давным-давно
В такую ночь спасался тьмой древесной.

Меня снедает ужас повсеместный,
И от него сокрыться не дано:
На ком лежит преступное пятно,
Тому весь мир тюрьмой предстанет тесной.

Спасенье — мрак… Но нет! В моем мозгу
Уже лучи Рассвета засквозили:
Я никуда от них не убегу!

О, где, Судьба, сияющих воскрылий
Я наконец не созерцать смогу?
Не отвечай — я знаю, что в могиле.

Тот, кто Судьбою много раз пригрет,
Ужель не возомнит, что жизнь — приятна,
И, будто Нестор новый, вероятно,
Восхочет жить хотя бы триста лет.

Однако я, изведав столько бед,
Давно постиг, что бытие превратно,
Я жажду тьмы, и мне давно понятно:
Пристанища верней могилы нет.

Пол земляной — да будет кровью по́лит!
Сломи, душа, бессмысленный засов,
Сбрось оболочку, что тебя неволит!

Но чу!.. Страшусь небесных голосов,
Я знаю — это Истина глаголет!
О, Вечности неумолимый зов!

Ахилл, копье без промаха меча,
В бою дела свершает величавы;
Чинит неумолимые расправы
Могучий Тевкр, на колеснице мча;

Разрублен узел: краткий взмах меча —
И Александр возвысил честь державы;
Урвать, клянусь, от их великой славы
Не жажду я ни одного луча.

Камоэнс, лишь твои твержу уроки,
Лишь ты один, пойдя судьбе вразрез,
Облек навеки в пламенные строки

Скорбь Афродиты, жалобы Инес,
Плененного титана вопль жестокий.
Ад ревности, любовный рай небес.

Сколь, о Камоэнс, мы с тобой едины!
Похожей мы отмечены судьбой:
Один и тот же случай нас с тобой
Забрасывал на дальние чужбины.

Я видел Ганг в недобрые годины,
Измучен нищетою и борьбой;
Терзаем был любовною алчбой:
Как не узнать твоей судьбы картины?

Не взыскан жизнью и не обогрет,
От Неба жду последнего удара, —
О да, различий между нами нет,

Похожи мы… Но лишь в одном не пара:
Ведь если мы равны по части бед,
То где мне до тебя по части дара!..

Уже в чужих краях пускавший корни,
Уже не раз бывавший на мели —
Я всех бедней из бедняков земли:
Что может быть печальней и бесспорней?

Фортуне грозной можно ль быть покорней?
Желания от сердца отошли.
Но умереть от родины вдали —
Я ведаю, удела нет позорней.

Ах, не поступишь Року вопреки.
Пресечь мои страданья и болезни
Лишь Смерть могу просить я по-мужски:

Взываю — будь же в мире всех любезней,
Спаси меня от гибельной руки,
Столь беспощадно волочащей к бездне.

Кричал почтенный Брас: «Держите вора!
Увы! На чести дочери пятно!
Железом я заколочу окно,
Отважу эту сволочь, ухажера!»

Конечно, стонет юная сеньора,
Рыдают и Хариты заодно:
Подобных слез я не видал давно,
Не столь жемчужно плачет и Автора!

«Уму и естеству благодаря,
Отцы — охрана легконравным дщерям,
И драмы тоже пишутся не зря, —

Так пусть меня не обзывают зверем:
На сцену вывел дон Мигел царя,
Который дочь упрятал в медный терем!»

С четырнадцатой распростясь строкой,
Скажу, что тема взятая — весома:
Какая роскошь: «нос подъяв, несома…»
Шедевр терминологии морской!

Быков, ослов и мулов, день-деньской
Жующих, вижу прямо возле дома, —
О, эта «возносимая солома»! —
До жвачки здесь уже подать рукой!

Шесть строк последних — шесть лепех навоза,
Из них четыре, ты не осерчай,
Для уха — чересчур большая доза.

О пятой — не сказать бы невзначай;
В концовке — соль, ее три тяжких воза…
Лавровый лист башку твою венчай!

Из Лиссабона шел бы ты подале,
Блистательный глава пустых голов!
Живи средь равных, то бишь средь ослов,
И счастлив будь, что по башке не дали.

Беда — в твоих мозгах, не в матерьяле!
Какая сеть — такой, пардон, улов.
Уж ты оставил бы тасовку слов
И вовсе бы заткнулся — в идеале.

Тупой, как мул, ты лезешь, но куда?
Несчастный, суйся в бреши и проломы,
Однако есть и на тебя узда!

В меня ты мечешь молнии да громы?
Соломенная ты, мой друг, скирда —
Вот и плетешь сонеты из соломы.

Ты, Мелизен, среди живых — меньшой,
Наимерзейшей обладатель рожи,
Стихов, подобных ей, и прозы тоже, —
Поганый телом, пакостный душой;

Кидаешься оголодавший вшой
На всех, кто с Фебом разделяет ложе,
Пускаешь вопли — аж мороз по коже —
Из щели рта, побитого паршой.

Зовешь Элмано вором и пиявкой,
хоть из пиявок сам, — но я сведу
Счета со всей твоею гнусной лавкой;

Аркадский хлыщ, рассчитывай на мзду:
Ты, оборотень, рявкай или тявкай —
Но дни окончишь все одно в аду!

В святилище пролезши к Аполлону,
Он счел, что место годно для житья;
Дрожат вакханки от его вытья,
Склоняются слепцы к его закону.

Он мчит от лексикона к лексикону,
Чтоб, на кусочки оные кроя,
— Пигмей из Синтры, худший сорт ворья! —
Сложить их снова, как дублон к дублону.

К убогим поэтическим дарам
Дать посвященье в качестве гарнира,
Греметь названьями занудных драм;

То старый плащ, то грязная порфира
Пусть кое-как, но прикрывают срам —
И распускает хвост павлин Белмиро.

Горя желаньем обольстить пастушек,
Амурчиков Белмирчик вплел в цветочки,
Ах, Тежо драгоценнейшего дочки,
для вас готовы горы безделушек!

Детишки, ясно, падки до игрушек:
Играли оными до поздней ночки, —
Потом — в ночные бросили горшочки
Остатки драгоценных финтифлюшек.

Но вдруг — на тежуанский бережочек
К Белмирчику плывет, неся приветик,
Одна из дивнейших ундиньих дочек

И возвещает из воды: «Мой светик,
Отныне, дивный мастер мелких строчек,
Ты — главный в Лилипутии поэтик!»