Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Сколь Рок ни алчен — есть и Року мера:
Ему Элмано лиру не вручит, —
Гомер почил, но слава не молчит,
Века нетленным сберегли Гомера.

Но слава — не пустая ли химера?
Порой меня берет в оковы стыд —
Какой мудрец поэту разъяснит:
Разумна ли в людскую память вера?

Колеблюсь, то ликуя, то скорбя,
Слабеет сердце, и певца дурачит,
Миражем славы бедный ум губя.

О, что же за концом пути маячит,
Элмано нежный? Мир земной тебя
Когда не воспоет, то пусть оплачет!

Страшусь того, что станется поколе
Я буду жить в незнаемом краю:
Оберегать в душе любовь мою
Устанешь ты, и покоришься доле.

Страшусь, что красотою поневоле
Поблекнешь ты, — приметы узнаю
Того, как Гений Времени в бою
Сражает всех, влачащих дни в юдоли.

Страшусь — и если все-таки в борьбе
Повержен буду, Призраком низринут,
Блюдущим меру зла в моей судьбе —

То все же, если скорби в сердце хлынут,
Ты помяни меня, скажи себе:
«Он так любил меня — и мной покинут».

Измученное сердце, ты под гнетом
Желания страдаешь тяжело,
Единое стремленье обрекло
Тебя на службу лишь своим заботам.

Истерзанное сердце, стань оплотом
Для мужества, — о, пусть бы ты смогло
В себе не холить зреющее зло,
Не цепенеть перед геройским взлетом!

Вздохни, сумевши страхи превозмочь,
Не обольщайся тишью и покоем,
Победный миг уверенно пророчь!

Боец, постыдна робость перед боем:
Прочь, опасенье, малодушье, прочь!
Ты все же гибнешь? Гибни, но героем.

Холодный Разум, не гонись упрямо
За мной, к благим поступкам не зови:
Чтоб отвратить меня от чар любви,
Нет у тебя ни власти, ни бальзама.

Когда срамишь — то защити от срама,
Коль вылечить не можешь — не трави,
Мое безумье — у меня в крови:
За мною, Разум, не гонись упрямо.

Ты над моей душой возвысить власть
Решил свою, — однако власть любая
Сулит мне только гибель и напасть.

Марилию от сердца отрубая,
Ты мнишь: я должен, злобствуя, проклясть,
А я взыскую — плакать, погибая.

Пылать любовью к деве благонравной,
О ней страдать во сне и наяву,
В полночный час просить о рандеву,
Грозя своей же гибелью бесславной;

Уговорив, за дверь походкой плавной
Скользнуть и скромно преклонить главу,
Обнять — и, доверяясь естеству,
Не торопясь, стремиться к цели главной;

Лобзать чело ее, весь нежный лик,
Касаться столь стыдливо сжатых губок,
Почуять жар, который в них проник,

В потемках слышать хруст крахмальных юбок
И понимать, что до блаженства — миг:
Ужели слаще есть на свете кубок?

В твоих вуалях, Низа, мало проку,
В них прелестям скрываться ни к чему.
Легко возможно резвому уму
Представить все, что недоступно оку.

Напрасно скромность зрю в тебе жестоку:
Не спрячешь тело в платье, как в тюрьму.
Все, чем владеешь, мыслью обойму,
Не затевая лишнюю мороку.

Сокровища сурово притая,
Ты неприступна, — но таков обычай,
Что рвется страсть в сладчайшие края.

Возможно ли тиранствами приличий
Сокрыть красоты, если мысль моя
Их сделала давно своей добычей?

Не сетуй, сердце, прекрати мытарства,
Пред злой печалью двери затвори:
Красой обращено ты в бунтари,
Краса да укротит твое бунтарство!

Как велико сего огня коварство, —
Страшись его, внимательней смотри…
О, как же душу гложет изнутри
Болезнь любви, от коей нет лекарства!

И я напрасно эти цепи рву,
Я обречен в борьбе на пораженье:
Одной тобой, Аналия, живу!

К тебе ль свое ослаблю притяженье,
Когда любая прелесть наяву
Дешевле, чем твоя — в воображенье!

Любовь напастью обернулась ярой;
Душа — с Аналией наедине;
Однако память угрожает мне,
Как жалкому рабу, постыдной карой.

Сладчайшего томленья тяжкой чарой
Терзаюсь я в далекой стороне, —
Когда бы ведать, что и ты — в огне,
И что ко мне пылаешь страстью старой!

Но знаю, знаю, все — наоборот;
Покуда я сошел с любовной сцены,
Другой украл дары твоих щедрот!

Сколь высоки у обольщений цены:
И мне в прозренье страшном предстает
Видение неведомой измены.

Элмано, что ты делаешь? Постой,
Жертрурией свой взор еще порадуй!
Иль ты за некой большею наградой
Стремишься в край чужой, необжитой?

Ты нравом — тигр, коль скоро красотой
Не обольщен, вернейшею привадой:
О, к тежуанке низойди с пощадой!
Элмано, что ты делаешь? Постой!

Твой путь, безумец, бури обозначат,
Ждет Адамастор, странников губя,
Эриннии, чудовища маячат.

Жертрурия прощается, любя…
Смотри, жестокий, как хариты плачут
В ее глазах, глядящих на тебя!

Волна морская нас несет упруго
Из пропасти под самый небосвод,
Покуда с Аквилоном бьется Нот,
И громом их борьбы полна округа;

Душа — во власти горького недуга:
Без промаха кинжал разлуки бьет, —
Так ястреб зорко цели свой налет —
И гибнет голубь, слабая пичуга;

В слепой любви, не ведая стыда,
Бросаю крик души неосторожно
В простор, где слиты небо и вода.

Но всякое желание — ничтожно.
Жертрурия, я все стерплю, когда
С тобою встреча все еще возможна.

Отец, и Дух, и Сын, в одном — все трое,
Кем из безвидной тьмы сотворены
И злато Солнца, и сребро Луны,
И мир живой в его разумном строе;

Ты, зиждущий небесные устои,
Пред коим все в ничтожестве равны,
Ты, зрящий до последней глубины
Движенье мирозданья непростое;

Ты властен вызвать ураганный шквал,
Тайфун, исполненный великой яри —
И поразить его же наповал.

Творец — воистину спаситель твари,
Ты повелел — и шторм отбушевал:
Ты никого не предал адской каре.

Над Мандови рыдал я, проклиная
Судьбу, меня приведшую туда:
Певец Коринны в древние года
Томился так на берегу Дуная.

Но, вместе с клеветою возрастая,
За мною по пятам гналась беда:
Тайфуны и недобрая звезда
Забросили меня в моря Китая.

Меня язвила злобная змея,
Я разве что не рухнул на колени,
Гиганту Мыса противостоя,

Скитался в диких дебрях — тем не мене,
Сподоблюсь горшей доли, если я,
Жертрурия, узнаю об измене!