Антология - Вечный слушатель. Семь столетий европейской поэзии в переводах Евгения Витковского

Аркадская недоглядела стража;
Явился некий гаер на Парнас,
А там — пространной цепью готских фраз
Гремел Белмиро, чувства будоража.

Тогда, немало всех обескуража,
Гость объявил, что кое-что припас,
И жалкое собрание потряс
Тем, что прочел о нем сонет Бокажа.

Всех громче взвыл, кто был мерзее всех:
Решил, что счеты свесть пора со змеем,
И разъяснил, сколь гадок всякий смех,

Сколь подл Бокаж — унять уже сумеем!..
Имела речь его большой успех,
Понравилась кухаркам и лакеям.

Несчастное сообщество пиит!
Элмано пишет на тебя сатиры,
И слух пускают гнусные проныры,
Что вскоре будет твой притон закрыт.

Чернь только знай вослед тебе свистит,
Хламида славы расползлась на дыры,
Как немощны, как брошены, как сиры
Твои адепты — кто же защитит?

Сатирик да познает тяжесть мести!
Пусть ощутит сей бичеватель, как
Злословить глупо о своей невесте!

Уродина, пойди на крайний шаг:
И похитителя девичьей чести
Вступить заставь с собой в законный брак.

«Брехун, погонщик мулов», — Даниэл,
Как не узнать твой стиль, внизу читая:
«В апреле — третья, в августе — шестая»;
Торгаш, в обсчетах ты понаторел.

Украсть индейку? Ну, силен, пострел!
Кота зажарить? Вещь весьма простая.
Страницы новых выпусков читая,
Отмечу, что силен ты, рукодел.

По Лиссабону грозно ходят слухи,
Мол, ты жиреешь, — строго не суди,
Однако пухнешь вряд ли с голодухи;

Всем страшно: что-то будет впереди?
Ведь ты, тупица, снова носишь в брюхе
И вскорости родишь, того гляди!

В холодной келье сетовать, молиться
Заида хочет (действие — в скиту);
Но вскоре снова рвется в суету,
И представленье непоспешно длится.

Еще другие возникают лица:
Судовладельцу — жить невмоготу;
Герой же, говоря начистоту,
Лошак, любовь которого — мулица.

Во вражий зад (боюсь произнести),
Во вражий зад вонзается рапира, —
Над Нильским брегом бой такой — в чести, —

Еще и не на то готов задира,
Но зритель понял, Господи прости,
Что эта пьеса — дело рук Элмиро.

«Ресифе обретенный» — эту драму,
Что новый Мильтон людям отдает,
Клеймит сонетом жирный стихоплет
И радуется собственному сраму.

Бездарность резво рукоплещет хаму,
Который мощь у Зависти берет,
И вот — сонет прилеплен, как помет,
На стену, — а отнюдь не брошен в яму.

Афишка, беспризорный, жалкий клок!
Кто на тебя посмотрит благосклонно?
Похабный фразы, невозможен слог.

И — вот оно, спасенье от урона!
Срывает некий Гений сей листок
Для целей отиранья афедрона.

Лукулл просил: нельзя ль найти следов
(Ценой, конечно, нескольких эскудо)
Его герба наследного — покуда
Утрачен тот за древностью годов.

Знаток ответил: «Стоит ли трудов?
В сем томе покопаться бы не худо,
И будешь знать, что предок твой — Иуда:
Немало от него пошло родов.

В твоем картуше все, что есть, исконно:
В гербе — свеча зеленая, следи,
А над гербом — короса, не корона.

Девиз — малярной кистью наведи:
„Честь Авраама! Посох Аарона!
Мессия, поскорее приходи!“»

Таможенник, завидя возле двери
Захожего соседа-кредитора,
Шепнул слуге: «Скажи, вернусь не скоро,
Скажи, что через год по меньшей мере!

Платить по счету — не в моей манере!
Пусть говорит иной, что я прожора,
Что хуже вора или живодера, —
Я в том не вижу никакой потери.

Да, пусть я плут, зато ж и не транжира!
Блюдя свою природную натуру,
Надую всех заимодавцев мира!

Платить долги — я стал бы разве сдуру,
А при посредстве чина и мундира
Всегда свою спасти сумею шкуру!»

Опять хозяин вымогает мзду,
Квартирную за полугодье плату!
Что ни январь — взбредает супостату
Мысль: уморить меня на холоду.

Я в ужасе опять злодейства жду,
Сей грубиян привержен только злату.
Он вскорости попрется к адвокату.
Он своего добьется по суду.

О, ты же знаешь этого хитрюгу:
Когда б к нему вселились Небеса,
Он драл бы с них за всякую услугу!

В чем для скупца довольство, в чем краса?
Не сомневаюсь: ты поможешь другу
В бродячего не превратиться пса.

Прославленные предки-пустомели!
О них, Ризен, теперь упомяну:
Собаки, завывая на луну,
Их перечислить вряд ли всех сумели.

Один, уча болтанью, был при деле.
Другому дали чин как болтуну,
Известен третий стал на всю страну:
Его заслыша. доктора немели.

Твой дед-ханжа молился в оны дни
Проворнее, чем братия святая:
Сие терпели Небеса одни.

Отец брехал, как свора или стая;
Загнулся дядя твой — от болтовни, —
А ты способен сам убить, болтая.

Любуйся мордой этого бандита,
Он в табельщики втерся под шумок,
Ценой крещенья в люди выйти смог,
Но сохранил достоинство левита.

Его нутро на чуждый знак сердито:
Христианин — так уж носи шнурок;
На людях он благочестив и строг,
А дома — топчет крест и санбенито.

Однако он решил продолжить род,
Приметил некой девы профиль орлий
И рассчитал проценты наперед.

Поехал в Алентежо — не хитер ли? —
Но был разоблачен, и от ворот.
Его без уважения поперли..

С чернильницей — со знаком высшей власти,
С пером над ухом — так, чтоб напоказ,
Чванливо топчется, за часом час,
Новейший табельщик древнейшей масти.

То — хает наготовленные снасти,
Твердит, что, мол, работник — лоботряс,
То — верфь обходит, получив приказ,
И всем сулит великие напасти.

Любой — за все держи пред ним ответ!
Глядите на него, на дон-Кишота,
В чумазости ему подобных нет!

Минует час прихода пакетбота,
Скользнет мадам к мерзавцу в кабинет,
И через миг-другой пойдет работа.

Пять с половиной быстрых шестилетий:
О, я не стар; но цифрам вопреки
Глаголют серебром мои виски,
Сколь много я перевидал на свете.

Рок, вечный враг мой, помнит о поэте:
Сосуд Пандоры вскрыв, по-шутовски
Мне сединою кроет волоски:
Да, лишь одна Судьба за все в ответе.

Возможно, только Красоте одной
Дано поэта привести к награде:
За нежность — нежность, но какой ценой!

У Низы (как не плакать о разладе!)
Рок точно так же кроет сединой
Последние нетронутые пряди.