Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
Я столько кубков осушил, похожих на небес пыланье,
С лобзаньем чередуя их или с мольбою о свиданье:
В их озаренье просветлел судьбы моей постылый жребий,
Они, как солнышка куски, упали из отверстий в небе.
Наполнив кубок до краев, укрыть попробуй покрывалом:
Сквозь ткань игристое вино проступит пламенным кораллом!
* * *
Виночерпий в одеждах из шелка, я вино уподоблю огню
Или с яхонтом в белой жемчужине этот горний напиток сравню,
А луну на небесном своде в сходстве явственном уличу
Я с дирхемом серебряным, брошенным на лазоревую парчу.
Сколько раз побывал виночерпий в моем доме, кутя и смеясь
Не страшась завистников злобных, соглядатаев не боясь;
Сколько раз я, бывало, подталкивал, улыбаясь душой заодно
Друга юного с тонким станом, чьи уста сковало вино!
Я будил его: «Просыпайся, Собутыльников Торжество!»
Сонный, он изъяснялся жестами; трудно было понять его.
Ах, как будто внезапно заикой этот добрый юноша стал,
Отвечал он мне с болью великой, преневнятно он бормотал:
«Понимаю все, что толкуешь, все, что ты мне велишь, отец,
Но вина последние капли доконали меня вконец!
Дай уж мне очнуться от хмеля, я от вин золотистых ослаб,
Завтра вновь я служить тебе стану, как покорный и верный раб!
* * *
Когда забрезжил робкий свет вдали
(Как бы уста улыбкой расцвели!)
И сумрак выцвел, поседел… Когда
Вздремнуть ночная вздумала звезда,
Мы все напасти мстительной земли
К трепещущим газелям принесли.
Мы к ним послали черную стрелу,
Как скорпион язвящую иглу,—
Что тоньше оторочки бахромы,
Прямей, чем строчки, что выводим мы.
Она, обрызгав травы на лугу,
Добычу поражает на бегу,
А вслед за ней, гудящей, как оса,
Проворноногого мы вышлем пса;
Он скор, похож на быстрый метеор,
Науськан, разумеет разговор,
Свисают уши у него, легки,
Как лилии прозрачной лепестки.
Когтями, что острей сапожных шил,
И зреньем — никогда оп не грешил:
Глаза его ясней воды живой,
Струящейся в пустыне огневой,
Воды — она, змеясь, ползет в простор
Между миражем и подножьем гор.
Мы пса — а он поджар и узколоб —
Науськали на стаю антилоп.
Там, на лугу, как бы плывущем ввысь,
С детенышами — робкие — паслись.
Тот луг — в цветах, расцветших широко,
Темно-зеленый, как змеи брюшко.
В лугах цветы — как желтых змеек зной,
Как косы, тронутые сединой.
Играючи, наш пес, не тратя сил,
Нам пятьдесят газелей изловил.
Добычу разделили пополам:
Ведь мясо их за кровь он продал нам!
* * *
Прелестной, встреченной во сне, я говорю: «Добро пожаловать!» —
Когда б она решилась мне миг благосклонности пожаловать!
В ней все — до зубочистки вплоть — влечет, прекрасное и сонное,
Благоухающая плоть, души дыханье благовонное!
* * *
Кто горькие слезы унять мне поможет?
Шурейра, увы, мои горести множит!
Недоброй душою судьбину кляня,
Шурейра решила покинуть меня.
Но воле судьбы, подчинения ради,
Она под замком очутилась в Багдаде;
Ведь нашей судьбой, как стрелой — тетива,
Превратности рока играли сперва!
Теперь она занята чуждой судьбою,
Теперь ее чувства в разладе со мною.
Ведь ловчего с яростной сворою псов
Газель не боится в чащобе лесов.
Вот эта газель среди листьев крылатых
Похожа на деву в роскошных палатах:
Куда как трудней мне Шурейру вернуть,
Чем эту газель приманить-обмануть!
Подобны мечам языки человечьи,
Мы гибель обрящем в своем красноречьи!
Душа человека — коварный тиран,
Ты этой душе не давайся в обман!
На недруга беды надвинулись тучей —
Тебе повезло! Не проспи этот случай!
И если ты в дверь не успеешь скользнуть,
Твой враг непременно найдет этот путь.
Пускай убавляется юная смелость,
Зато приращаются мудрость и зрелость.
Сбираюсь в пустыню отправиться я,
Ну что же! Седлайте верблюдов, друзья!
Иль, может, с утра я копя оседлаю,
Стремительных стрел обогнавшего стаю,
Иль, въявь оседлав кобылицу мою,
Пощады сопернику я не даю.
Бегут, потрясая единою гривой,
Конь, гордый как черт, с кобылицей игривой;
Бегут вороные, бегут, не устав,
Косматые гривы с рассветом схлестав!
И ей и ему тяжело в поединке,
Так ножниц сближаются две половинки!
Летят они рядом, в мелькании дней:
На ком же верхом я, на нем иль на ней?
Увидев их, вздумаешь в облаке гула,
Что тайну коню кобылица шепнула!
В сомненье повергла нас гонка в чаду,
Ристалище храбрых, себе на беду;
Твердили одни: «Он подругу обставит!»
Другие: «Она его сзади оставит!»
* * *
Средь войска в лучах рассвета они увидели нас
Сверкающими, как злато, выставленное напоказ.
Был этот, всю землю заливший, рассвет яростно обнажен:
Ибо это блеснули наши клинки, выхваченные из ножон!
Непременно станут наши клинки причиной гибели их,
Ибо мы щеголяем в ярких шелках, затмевая всех щеголих, —
И спускаем с беснующейся тетивы тучи стрел, беспощадных притом,
А они от сечи укрытье найдут в холодке — за бегства щитом!
Мне сердце из огня извлечь какой наукой?
Изменница меня пытает смертной мукой!
Разлукою полны, увы, ее деянья,
Посланья ж влюблены — и в них обет свиданья!
Язычнице, господь ей страсть ко многим выдал,
Она же мой один, мой неизменный идол,—
О нет, не презирай любви моей блаженной,
Коварно не играй с моей душою пленной!
* * *
О ночь моя в Кархе, останься такой, останься такой навсегда!
Но смей никуда уходить от меня, не смей уходить никогда!
Мнился посланец и мне возвестил, что, после разлуки и ссор,
Он непременно войдет в мой покой, внесет свой сияющий взор.
Войдя, она яблоко в смуглой руке надушенное держала,
Зубы ее были дивно остры, как скорпионовы жала!
* * *
Чтоб успокоить угрызений пламя,
Сей список, испещренный письменами,
Она мне примирительно вручила…
О, ежели б свернуть мне поручила!
Чтобы и я, в своей бесславной славе,
Поцеловать бы оказался вправе,
По праву исстрадавшихся в разлуке,
Писца очаровательного руки!
* * *
Душа моя исстрадалась по той, что не отвечает мне,
Эта мука из мук все муки мои превосходит вдвойне и втройне.
Я только сказал ей: «Ответь мне», — и вот она молвила мне в ответ:
«Ответ мой: нет, и ответа не жду от тебя на него, мой свет!»
* * *
О ты, надменная, на меня ты больно гневаться стала,
Будь мною довольна, ведь я теперь раскаиваюсь устало.
«Разлука с тобою убила меня», — сказал я, а ты рассердилась,
Но, если вернешься, невольный лжец, я сдамся тебе на милость!
* * *