Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков
* * *
О ночь моя в Кархе, останься такой, останься такой навсегда!
Но смей никуда уходить от меня, не смей уходить никогда!
Мнился посланец и мне возвестил, что, после разлуки и ссор,
Он непременно войдет в мой покой, внесет свой сияющий взор.
Войдя, она яблоко в смуглой руке надушенное держала,
Зубы ее были дивно остры, как скорпионовы жала!
* * *
Чтоб успокоить угрызений пламя,
Сей список, испещренный письменами,
Она мне примирительно вручила…
О, ежели б свернуть мне поручила!
Чтобы и я, в своей бесславной славе,
Поцеловать бы оказался вправе,
По праву исстрадавшихся в разлуке,
Писца очаровательного руки!
* * *
Душа моя исстрадалась по той, что не отвечает мне,
Эта мука из мук все муки мои превосходит вдвойне и втройне.
Я только сказал ей: «Ответь мне», — и вот она молвила мне в ответ:
«Ответ мой: нет, и ответа не жду от тебя на него, мой свет!»
* * *
О ты, надменная, на меня ты больно гневаться стала,
Будь мною довольна, ведь я теперь раскаиваюсь устало.
«Разлука с тобою убила меня», — сказал я, а ты рассердилась,
Но, если вернешься, невольный лжец, я сдамся тебе на милость!
* * *
Был счастья день, когда судьба моя забыла покарать меня жестоко,
Когда смежились веки бытия, когда ослепли очи злого рока;
Был день, когда, едва лишь пожелав, обрел я, усмирив души мятежность,
Вино, охапки благовонных трав, певуньи голос и любимой нежность!
Она, желанна для очей моих, подобно ясным звездам всеучастья,
Несла мне наслажденья краткий миг и обаянье истинного счастья.
Увы, мы были не наедине, был вежливый посредник между нами,
Словами он высказывал все то, что не могли мы выразить очами,
И мы решили встретиться опять, когда уснет свидетель нашей встречи
И снова будет ночь торжествовать, пришедшая к любимым издалече!
* * *
Распрощался я с вами, безмерно и скорбно печалясь,
Что ж, со мною с тех пор очень многие люди встречались,
Проклинали легко, восхваляли же несколько туго,
А плясали они на груди закадычного друга!
* * *
Собутыльника-друга я разбудил — и он на ложе привстал,
И на пламенный мой он откликнулся зов: к развеселому кубку припал!
Гибкость стана хмельного его спорит в дремоте мирской
С веткой зеленой в весеннем чаду, согнутой ветра рукой.
Дрема и одурь еще до сих пор валят его с ног,
Изо всех сил от него их гоню и уже почти изнемог!
Я напоил его терпким вином из кубка пьяных времен,
Дабы развеять похмелье его, — и не отказался он.
Макушка ночи еще черна, но — внимательней посмотри —
Уже пробивается на висках седина молодой зари!
* * *
Седина взойдет, как дурная трава: не сокрыть ее в жизни земной,
Ты прости — побелела моя голова, хоть она и окрашена хной.
Промелькнула юность мимо меня, хоть пошел я навстречу ей,
И господь мне оставил от всех щедрот лишь терпенье взамен страстей!
Право, если б не терпкость земного вина и сладчайших бесед распев,
Я простился бы, юность развеяв мою, с наслажденьями, отгорев.
Так не разбавляй же вино водой: оставляй его так, как есть,
Виноградному соку и суслу его мы охотно окажем честь!
На невесту монарха похоже вино — все в венце из жемчужных пен,
В исполинском кувшине томилось оно, забродив меж глиняных стен.
Милый друг, в Кутраббуле нас посети, если хочешь обрадовать нас,
Хорошо там будет тебе и нам, если в ханжестве ты не погряз!
Ах, по кругу, по кругу будет ходить непрестанно хмельной кувшин,
Все заботы изгонишь в единый миг, вечных радостей властелин!
Чтобы после вернуться к любимой, когда жизнь, презревшая винную муть,
Благочестьем представит тебе миг услад, выдаст блуд за истинный путь!
Впрочем, как же тебе устоять, дружок, если с чашею круговой
Нынче девственно юная ходит газель и кивает тебе головой?
Ах, из кубка первой она отпила и остатком тебя поит,
На плече ее шаль шелестит, как плащ, лоб притворно хмур, не сердит!
Льет в прозрачные кубки струю вина, щедро льет, прикрывшись платком:
Сделай жадный глоток — и по жилам твоим тот глоток пролетит огоньком!
Ты зачем отворачиваешься и бежишь, разве я с тобой не хорош?
Тот, кто скажет, что я другую люблю, тот заведомо скажет ложь!
* * *
Кто защитит и спасет пораженного горем жестоко,
Если его растерзали превратности скорбного рока?
Ежели радости дни наяву испытавший вначале,
Нынче повергнут он в бездну глухой и безмерной печали?
Коль незнакома ему жизни любовная милость
И у тревожных судеб явно попал он в немилость?
Стал он желаний рабом, суетных, лживых и мнимых,
Много налгавших ему и по-прежнему — неисполнимых!
Вечно неласковы с ним даже прежние добрые братья,
Дышат забвением их вялые рукопожатья!
Их от него отвлекли дела человеческой доли:
Алчущим, хочется им урвать себе в жизни поболе!
Даже любовь их прошла, как проходит, развеявшись, каждый
Образ миражный — в краю истомленных безводьем и жаждой.
Многие также из тех, кем ты, мое время, блистаешь,
Из сотрясавших скамью в разгаре пиров и ристалищ,
Расположились в земле, в темных могилах забыты,
Хоть имена их досель испещряют могильные плиты.
Горестно вспомнить других, уязвленных стрелой смертоносной,
Юных когда-то, теперь — сединой убеленных несносной.
Некогда были они благородных деяний зерцалом,
Искренней дружбе верны были в великом и малом.
Зная пришедших им вслед, я убеждаюсь, что, право,
Это — в обличье людском — хищники волчьего нрава.
Те, что ушли от живых с любовью и верностью вместе,
Гордо не ведали лжи, низкопоклонства и лести!
Щедрыми были они, давали не зря обещанья,
Лишняя щедрость была причиною их обнищанья!
Ужели с просьбой какой приставали к ним, добрым владыкам,
Просьбу встречали они с ясным и доблестным ликом.
Пусть же, обилен и свеж, из туч, нависающих низко,
Ливень, щедрей моих слез, омоет гранит обелиска!
Воины были средь них и военачальники были,
Скал сокрушенную мощь в бархат они превратили.
Миру земному скажи: «Ты победил меня в схватке,
Делай что хочешь со мной, свои прививай мне ухватки!»
Пусть же безумствует мир, как невежда, объятый экстазом:
Эти безумства стерпеть поможет мне вдумчивый разум!
Сколько внезапных тревог, приносимых судьбою угрюмой,
Опыт мой смог одолеть, ублажить всесмиряющей думой!
Не подноси же мне, друг, кубка с вином темно-красным:
Спросит отчета душа в каждом деянье напрасном!
Темя сребрит седина, — что мне в младости, что мне в крылатой
Если ругатель замолк и опочил соглядатай?
Что ж я сошел со стези, где владычат Любовь и Досада?
Бросил безумствовать я — и признался: «Раскаяться надо!»
* * *
Была нам небом ночь дарована, и мы уверовали в шалость
Решили мы, что это — золото, но это ложью оказалось.
Ведь эта ночь, где звезды блещут, совсем как золотая сбруя:
Я в эту ночь еще раскаюсь, потом… А прежде — согрешу я!
* * *
