Аль-Мухальхиль - Арабская поэзия средних веков

Я пробудился. Ночь была черней вороньего крыла,
Вся в темных тканях покрывал, густых и липких, как смола

Задернув занавеси все, надежно запиралась Ночь,
Но Утро все ее замки сумело гневно превозмочь —

Как стая ловчих молодых с проворноногим белым псом,
Как пестрый зной, как метеор, и не ударив в грязь лицом!

Вслед за падучею звездой — чуть видного мерцанья след:
О, скольким вороным ночей рассвет переломил хребет!

Зубасто Утро — и оно вонзило белость в черный круп,
Коням угрюмым помешав опять замкнуть небесный круг!

Годы меня отрешили от веселья, любви и вина,
Былую пылкую юность похитила седина,

На лице моем буйная свежесть начертала красы урок,
Только сам я стер в Книге Жизни самый след этих ярких строк!

Жизнь прошла и отвернулась, я забыл, что знался с лаской,
И седин моих сверканье никакой не скроешь краской,—

Ненавистен стал мне дурень с бородою белоснежной…
Как же этакого старца полюбить красотке нежной?

Время больше ждать не в силах, ты ж, заботам вопреки,
Бремя жизни золотое разменял на медяки,—

Сколько раз твердил: «Уж завтра я возьмусь за ум, друзья!»
Только с каждым днем все ближе вечный миг небытия!

Заклинаю тебя своей жизнью, жизнь моя, мой друг дорогой,
Осуши этот сладостный кубок и немедля подай мне другой!

Изменять мне не смей — заклинаю, чтобы ты мне верность берег,
Прежде чем разлукой и смертью поразит нас безжалостный рок.

Пусть умру я, не изменяй мне, в миг, когда от людей унесу
И мир иной из этого мира всех достоинств своих красу.

Помни, что лишь того сочту я всем обетам верным вполне,
Кто и после моей кончины ни за что не изменит мне!

Как прекрасна сонная вода:
Лотос на поверхности пруда!

День, расширив влажные зрачки,
Смотрит на тугие лепестки,

А на стебле каждом, как закон,
Благородный яхонт вознесен.

Сколько храбрых юношей, чьи души никогда не ведали сомнений,
Что могли б решимости решимость научить без всяческих смятений,

Сдержанною рысью подвигались на конях средь сумрака ночного
В миг, когда созвездья погружались в предрассветный сумрак вновь и снова.

И заря своим дыханьем свежим войско Ночи в бегство обратила:
Зарумянившись от упоенья, воздымаются ее ветрила!

Крыльями захлопал ранний кочет, он охрип от горя и досады,
Кажется, он ночь оплакать хочет, будто просит для нее пощады!

По-петушьи он взывает трубно, захмелев от сновидений черных,
Словно бы карабкаясь по бубну, заплясавшему в руках проворных!

Так сломи ж, сломи ж печать, которой горлышко кувшина знаменито, —
Где вино, наследье давних предков, век хранимо и почти забыто!

Знаешь, от одной такой бутыли сколько горя и отрады, если,
Отхлебнув, живые опочили, ну а полумертвые — воскресли!

Как насущного прошу я хлеба у всемилостивого Аллаха
О любви газелеокой девы, чье кокетство гибельно, как плаха!

Есть любовь в моей безмерной боли и в слезами ослепленном взоре,
Так, дружок, не спрашивай же боле, что со мной стряслось, какое горе…

Напои меня прохладой золотистого вина.
Полоса на небосклоне влажной мглой обрамлена.

А созвездия похожи в дивном сумраке нетленном
На серебряные бусы, окаймленные эбеном!

Паланкином на спине верблюдицы кажется созвездие Плеяд,
А за ними мне погонщик чудится, их на запад гонит наугад.

А они блестят, мерцает пыль их; а они так светятся хитро,
Будто в переполненных бутылях вьется ртуть — живое серебро!

Я жаждал, я ждал — и в конце концов постиг, что был глуп, как дитя.
А ты всерьез обманула меня, мне дав обещанье шутя.

Увы, бесконечной была моя ночь, как ты и хотела вчера, —
Ведь ты поскупилась, не разрешив этой ночи дойти до утра!

Прочь этого ахового певца и других, подобных ему,
Бок о бок с ними существовать, по-моему, ни к чему!

Когда он вопит изо всех своих сил, но с музыкою не в лад,
Мне кажется — это безумствует кот, которого холостят!

До первых петухов я кубок осушил,
Дремотою хмельной печали утишил —

Сверкает Сириус, Плеяды спят крылато,
Как острие копья над головой солдата.

Мы нынче пьем с утра: дом ходит ходуном,
Прочь воду, кроме той, что смешана с вином!

Хмелейте поскорей, смакуя сласть живую,
Тяжелый кубок наш пускайте вкруговую!

Струите ток вина, струите слов ручей:
Ах, кроме похвальбы, не надобно речей,—

Верней всего ведут к спасению во благе
Святые имена сладчайшей винной влаги!

Нас обносит любимая родниковой водой и вином,
Ароматы смешав в благовонном дыханье одном.

Вся она — совершенство, вся — свежести нежной намек,
Спелых яблок румянец сквозит в смуглоте ее щек!

Тем, чего уж не достанешь, тщетно душу не тревожь:
Выпей трижды — и от мыслей утешенье обретешь!

Если спросят мое мненье о хулителях моих,
Я скажу: «Каким-то чудом я избавился от них!»

Сетует она, а слезы — зримый след душевных смут,—
Слезы, смешанные с кровью, но щекам ее текут:

«До каких же пор украдкой мы встречаться будем, друг?
Где найдем мы избавленье от безмерных наших мук?»

Старуха молодится, уверяя, что дивно свеж ее лица овал,
Но век прошел с тех пор, как за распутство ее хозяин по щекам бивал.

Вот семенит она под покрывалом: шажочки спотыкливо-неверны,
А жалкие крысиные косицы, должно быть, из мочала сплетены!

О вино в стеклянном платье, о блаженно-молодое,
Нынче ты сыграло свадьбу с родникового водою!

Было ты — как яхонт алый, а едва с водой смешалось,
В буйную розовощекость превратилась эта алость!

О темнокожая девушка, я страстью к тебе сражен,
Тобой ослеплен я, единственной из множества дев и жен:

Кокетливо растягиваемые, пленительные слова,
Эбеновый торс, эбеновые плечи и голова!

Ах, друзья, вы не внимайте повеленьям благочестья,
А, восстав от сна, смешайте душу с винным духом вместе.

На траве святое утро плащ рассвета расстелило,
И росой отяготились вихрей влажные ветрила.

Пробил час — и перед кубком преклонил кувшин колени,
А петух вскричал: «Пируйте поутру, не зная лени!»

Громко флейта застонала от желания и страсти,
Ну, а ей красноречиво вторят струны сладострастья.

Что вся жизнь, весь мир подлунный, кроме этого мгновенья?
Что милей, чем виночерпий в миг покорного служенья?

Туча, чреватая ливнем, свинец вечеров распоров,
Пришла, шатаясь от тяжести, опираясь на плечи ветров.

Она внесла в мою темень дождей журавлиный стан
И ярость воды, изливающейся, как кровь из отверстых ран.

И небо в ту ночь, когда туча рассеялась наконец,
И звезды, ближе к рассвету, сплелись в единый венец,

Внезапно похоже стало на росных фиалок луг,
Где венчики белых лилий пораскрывались вдруг!