Бади аз-Заман ал-Хамадани - Макамы
— Пусть на этого мальчика взглянет тот, кто блага от Бога ждет! Пусть его нищету пожалеет, кто за своих детей болеет. О вы, счастливой долей согретые, в золотые платья одетые! Владельцы роскошных домов и высоких дворцов! Может судьба против вас обернуться, да и наследники всегда найдутся. Спешите творить добро, пока вы в силах, пока судьба вас горем не поразила! Богом клянусь, бывало, угощались и мы на пирах, гарцевали на лучших скакунах, расхаживали в парче и в шелках, по цветущим садам гуляли, на подушках вечером возлежали. Но коварный рок пошел против нас войной и свои щит повернул к нам наружною стороной. Взамен скакунов появились клячи у нас колченогие, взамен шелков — лохмотья убогие. И так продолжалось, пока я не дошел до того состояния и того одеяния, какое вы видите. Мы сосём иссохшую грудь судьбы и едем верхом на черной спине нужды, протягиваем руки должника — как противна заимодавцу эта рука! Найдется ли человек благородный, кто рассеет потемки этих несчастий и зазубрит клинок этих злобных напастей?
Затем он сел на возвышение и сказал ребенку:
— Скажи теперь ты о себе и своих делах!
Мальчик откликнулся:
— Что я могу сказать? От слов, которые люди слышали, замерзло бы море и скала раскололась бы в горе. Сердце, которое не обожжено тем, что уже сказано, — сырое мясо. О люди, вы нынче узнали то, чего до сих пор не слыхали. Кто за своих детей боится, пусть руки заставит расщедриться — ведь завтра и с вами может такое случиться. Поддержите меня — я вас поддержу, одарите меня — я вам угожу.
Говорит Иса ибн Хишам:
У меня с собой не было денег — единственным спутником моим был перстень, который я и надел мальчику на мизинец, а он тут же стал описывать этот перстень в стихах:
Он словно пояс из ярких звезд —
Сестер в созвездии Близнецов!
Как с любимым в тесном объятье слит,
Он не может сбросить любви оков.
Он чужого племени — но всегда
От превратностей защитить готов.
Хоть в глазах людей он высок ценой,
Но дарящий выше своих даров!
Клянусь, людская хвала — слова,
А ты поистине сущность слов!
Все дали просящему сколько у них было с собой, и он пошел прочь, громко восхваляя нас, а я последовал за ним. Наконец уединение позволило ему открыть лицо — и оказалось, что это, клянусь Богом, наш шейх Абу-л-Фатх Александриец, а этот газеленок — его отпрыск. Тогда я спросил его:
Старик Абу-л-Фатх, отчего ты молчишь,
Ни слова приветствия не говоришь?
Он ответил:
Любезен, как друг, я в гостях у друзей,
Зато на дороге я тих, словно мышь.
И я понял, что он не хочет со мною разговаривать, отстал от него и удалился.
КАЗВИНСКАЯ МАКАМА
(восемнадцатая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
К границам Казвина вместе с другими отправился я в поход, шел тогда семьдесят пятый год[60]. Дорога то подымала нас на вершину, то опускала в низину, пока наконец не привела в одно селенье. Полуденный зной заставил нас укрыться в тени кустов тамариска, где протекал ручей — словно лента блестящей парчи, чистый, как язычок свечи; он по камням струился, змейкой вился. Мы поели сколько могли, в тени устроились и отдохнуть прилегли. Но не успел овладеть нами сон, как мы услышали голос противней, чем крик осленка, и шорох шагов легче шагов верблюжонка, а вслед за этим раздались звуки барабана громкие, словно львиный рык, — тут уж все встрепенулись и проснулись.
Я широко раскрыл глаза, стараясь разглядеть пришельца, но его скрывали от меня деревья. Я прислушался — и вот какие стихи произносил он в такт барабанному бою:
Я прибегаю к помощи Аллаха,
И к области обширной, плодородной,
И к райскому возвышенному саду,
Где спелые плоды висят свободно.
О люди! Я неверие отринул
И бросил край, Аллаху неугодный.
А сколько дней я был далек от веры,
Как я грешил, язычник сумасбродный!
Я пил вино, я жадно ел свинину[61],
Был чревом сыт, но дух мой был голодный.
И Бог меня на верный путь направил
И прочь увел из пустоши бесплодной.
Читал тайком от родичей молитвы,
Стараясь жизнь вести богоугодно.
К Каабе не решался повернуться —
Боялся разбудить я гнев народный.
Измученный дневною суетою,
Молился я тогда в ночи холодной:
«О Боже, забери меня отсюда,
Я им чужой, ни с кем из них не сходный!»
От них бежал я ночью, а со мною —
Одна решимость да мешок походный.
Младенцы поседели бы от страха
Там, где я шел пустынею безводной.
И наконец обрел покой душевный —
Я прибыл в царство веры благородной!
Теперь я возношу хвалу усердно:
Прозренье — дар от Бога превосходный.
О люди! Не любовь земная сюда меня привела, не бедность меня доняла, нет, я покинул виноградники и сады, и дев удивительной красоты, и родню, и верных рабов, объезженных скакунов, шелка разноцветные, богатства несметные — все оставил, что прежде любил, руку правую с левой соединил[62], ушел незаметно, как змея из норы выползает, как птица из гнезда вылетает. Предпочел я веру благам земным и в пути дневной переход сочетал с ночным.
О, если бы искры костра могли его загасить, а камни города нечестивого могли его развалить! В походе на Византию мне помогите и по мере сил поддержите. К лишним тратам себя не принуждайте, сколько можете, столько и дайте. Если кто из праведников богат и даст мне тысячу или десять тысяч динаров, я буду рад, но приму и даник[63], не отвергну и финик. Для каждого из вас у меня будет две стрелы: одну из них я приберегу для встречи с Господом, у другой же я кончик заострю, древко расщеплю, лук молитвы во тьме ночной натяну и, в небо пуская стрелу, каждого из вас помяну.
Говорит Иса ибн Хишам:
Его удивительные слова взволновали меня, я покровы сна с себя стряхнул и к остальным примкнул. Пригляделся — и, клянусь Богом, это наш шейх Абу-л-Фатх Александриец стоит и размахивает обнаженным мечом! Правда, внешность свою ухитрился он так поменять, что его очень трудно было узнать. Увидев меня, он подмигнул и сказал:
— Да снизойдет милость Божья на того, кто от длинного шлейфа нам кое-что уделил и нас по возможностям своим одарил.
Затем он взял то, что ему было дано, и ушел, я — за ним, а когда мы остались наедине, спросил:
— Ты набатейского рода[64]?
Он ответил:
Все зависит от времени —
Неужель до сих пор не знал?
По его повелению
Я свой род на другой сменял.
Набатеем был с вечера,
А наутро арабом стал.
САСАНСКАЯ МАКАМА
(девятнадцатая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Любовь к путешествиям меня привела в Дамаск. Вот как-то раз подхожу я к дому — и вдруг предо мной люди из Бану Сасан[65] шумной толпой встали стеной, у всех одежда окрашена охрой, голова обвита чалмой. Они под мышкой камни держали и оттуда их доставали, когда принимались милостыню просить, чтобы в грудь себя ими бить. А когда предводитель их к ним обращался, каждый в лад ему откликался. Он взывал — и каждый ему отвечал. Увидев меня, предводитель сказал:
Хочу я лепешку свежую,
Как следует пропеченную,
К лепешке — зелень отборную,
И соль, хорошо измельченную,
И уксус, крепко настоенный,
А с ним — и мяса вареного:
Ягненка или козленочка,
От груди едва отлученного.
И дай мне воды холодной
В красивом кубке точеном,
Кувшин вина принеси мне —
Хочу уснуть опьяненным.
И нужен мне виночерпий —
Красавец, радость влюбленному.
Хочу я рубаху с джуббой[66]
И с чалмой удлиненною,
Хочу я сандалии прочные —
Ходить в места отдаленные,
Хочу я гребень, и бритву,
И ковш, и мочалку крученую.
Иль стань хозяином щедрым,
А я — к тебе приглашенным.
Мне хватит — разве я буду
Попрошайкой бесцеремонным?
Я ему дирхем дал и сказал:
