Бади аз-Заман ал-Хамадани - Макамы
Торговец взял большой нож, выбрал лучший кусок и мелко изрубил его, так что он стал как сурьма измельченным, как мука истолченным. После этого оба мы сели, молча ели, пока не достигли цели.
Тогда я сказал продавцу сладостей:
— Отвесь Абу Зейду два ратля[45] лузинаджа[46]: он в глотку легче всего проходит и к жилам путь быстрее всего находит; смотри, чтоб он был в эту ночь испечен, днем сюда принесен, корочкой тонкой окружен, богатой начинкой снабжен: пусть там будет миндальных жемчужин ряд и пусть там звезды орехов блестят, чтоб он таял во рту — жевать не надо! — и приносил языку отраду. Пусть Абу Зейд покушает всласть!
И торговец отвесил, а мы рукава засучили, к лузинаджу скорей приступили и доели все до конца.
Затем я сказал:
— О Абу Зейд! Больше всего сейчас нам нужна вода со льдом, чтобы жажду возникшую утолить и жар наших внутренностей охладить. Ты сиди, Абу Зейд, а я пойду — водоноса сюда приведу.
Я отошел и спрятался в таком месте, где мне все было видно, а он меня не видел: хотелось посмотреть, что он будет делать. А севадиец, не дождавшись моего возвращения, встал и направился к своему ослу, но торговец ухватил его за полу и закричал:
— А где плата за то, что ты съел?
Абу Зейд возразил:
— Я же был гостем!
Торговец стал колотить его кулаками, награждать его тумаками и вопил на весь рынок:
— Слыхали?! Когда это мы тебя приглашали?! Вот наглец! Отвесь двадцать дирхемов — и конец!
Севадиец заплакал, узлы на изаре развязывать стал зубами, утирал глаза рукавами. Дошло до него, что стал он жертвой обмана, и он ворчал:
— У, проклятая обезьяна! Сколько раз я твердил ему: «Я — Абу Убейд!» А он все свое: «Нет, ты — Абу Зейд».
Тогда я потихоньку сказал:
Если сытым хочешь ты быть всегда,
То любые средства применяй!
За любое дело скорей берись —
Ведь старость близится, так и знай!
БАСРИЙСКАЯ МАКАМА
(тринадцатая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Я приехал в Басру зеленым юнцом, щеголял своим йеменским расшитым плащом, овец и коров у меня было целое стадо и денег сколько мне надо.
Пришел я в Мирбад[47] в компании, привлекающей взоры, мы прошли по зеленым лугам к цветущим садам. Одно местечко нас привлекло, мы там уселись и, улыбаясь друг другу, чашу веселья пустили по кругу, отбросив скромность, потому что меж нами были только свои. Но тут же увидели: кто-то издали к нам приближается, то в низины спускается, то на холмы поднимается. Мы поняли, что он направляется к нам, и стали приглядываться к нему. Наконец он приблизился, как мусульманам положено, приветствовал нас и ответ подобающий получил тотчас. Потом он обвел нас взглядом и сказал:
— О люди! Все вы смотрите на меня косо и обо мне задаете себе вопросы. Но скажите, кто, верность правде храня, вам об этом поведает лучше меня. Я хочу вам открыться: я из Александрии, с андалусской границы. Благородство мне путь облегчало, жизнь меня улыбкой встречала, племя знатное меня опекало. Но судьба меня богатства лишила, по белу свету бродить пустила. Птенцы мои чередою тянутся вслед за мною, жалкие и несчастные, зобы у них от голода красные.
К ним подойдешь — они тебя укусят,
Как змеи жертву жалят смертным ядом.
Птенцы гурьбою ждут моей добычи,
Раскрывши рот, блестя голодным взглядом.
Когда же в путь отправимся — кто едет
На мне верхом, кто ковыляет рядом.
Восстают против нас белые, не слушаются нас желтые, кусают нас черные, разбивают нас красные[48]. Схватил нас Абу Малик[49], а Абу Джабир[50] встречается нам только тогда, когда мы настолько слабы, что не можем его принять.
Вода в этой Басре голод у всех возбуждает, а голодный бедняк — это первый, кого съедают. Одинокий может найти себе пропитание и улучшить свое состояние, а каково тому,
Кто всюду бродит, отдыха не зная,
Оставив позади гнездо с птенцами,
Голодными, одетыми в лохмотья,
Растрепанными, с тощими животами.
С утра они следят за отцом — живым мертвецом, глазами кругом обводят свой дом, что совсем не похож на дом, руки ломают, просьбы горькие повторяют, рыданья им грудь разрывают, потоки слез они проливают, печали друг другу поверяют.
Знай, что бедность — честности верный знак,
Когда подлецы в мире власть берут.
Если честный просит униженно —
Это значит: близится Страшный суд.
Свой выбор вы сделаете без труда: звезды счастья меня привели сюда. Клянусь, вы достойные люди, к нам спасенье от вас прибудет. Найду ли я среди вас героя, кто накормит их ужином и укроет? Найдутся ли мужи благородные, что их оденут и не оставят голодными?
Говорит Иса ибн Хишам:
Клянусь Богом, никогда не просили разрешения проникнуть сквозь завесу моих ушей слова более удивительные, более тонкие и поразительные, чем те, что я услышал от него. И конечно мы опустошили свои кошельки, вытрясли рукава и вывернули карманы. Я снял с себя плащ и отдал ему, а остальные последовали моему примеру, говоря: «Иди к своим детям!»
И ушел он от нас, восхваляя огромность наших щедрот и благодарностью наполняя свой рот.
ФАЗАРИЙСКАЯ МАКАМА
(четырнадцатая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
Как-то раз в тех местах, где кочует племя Фазара, проезжал я на верблюдице отменной и вел в поводу для нее верблюдицу сменную, и они по очереди плавно несли меня. Я задумал отправиться на родину, и на пути домой меня не пугали ни мрак ночной, ни пустыни своей длиной. Сбивал я палкой пути листья с деревьев дня, а ноги моих животных в моря ночей погружали меня. Однажды, в такую темную ночь, когда нетопырь, ничего не видя, кружит в тревоге и птицы ката[51] в гнездо не найдут дороги, несла меня верная верблюдица, словно поток воды. Посмотришь направо — только львы там рычат, посмотришь налево — одни лишь гиены визжат. Но вдруг в отдалении появился всадник в полном вооружении. Расстоянье меж нами все сокращалось, дорога, как лента, свивалась. Я был безоружным и испугался, но сдержался и крикнул всаднику:
— Здесь тебе не пройти: колючки копий и острый меч пред тобой на пути. И сильный противник двинуться дальше не даст — пылкий и храбрый, как воин из племени азд[52]. Захочешь — пойду на тебя войной, захочешь — обойду стороной. Отвечай мне, кто ты такой?
Он сказал:
— Войны не хочу я, нет!
Я отозвался:
— Хороший ответ! Но кто ты?
Он сказал:
— Я могу советчиком быть полезным, могу — собеседником любезным. На имя мое завеса упала, никакие намеки не сдвинут с него покрывала.
Я спросил:
— А чем ты кормишься?
Он ответил:
— Я брожу по странам, пока не найду щедрого человека, чтобы он выставил мне еду. Язык мой и сердце между собою дружат, а красноречию пальцы служат. Цель моя — встретить благородного человека, который для меня вьюк с верблюда своего снимет и мешок свой дорожный скинет, — как сын благородной, который вчера на рассвете, как солнце, явился, ушел на закате, но не забылся. Память о нем меня повсюду сопровождает, а то, что на мне надето, лучше всего о нем сообщает. — И он указал на свою одежду.
Я подумал: «Примечай-ка! Клянусь господином Каабы[53], он опытный попрошайка, до предела освоивший свое дело. Такому никак не откажешь: хочешь не хочешь, а милость окажешь». Я сказал ему:
— Ушам приятен речей твоих звон. А в стихах ты так же силен?
Он ответил:
— До моих стихов далеко моим самым звонким речам. Если хочешь — сейчас убедишься сам.
И заговорил он голосом львиным, заполнившим всю долину:
О всадник достойнейший, тебя привели ко мне
Пустыня, и ночь, и конь, как вздохи, взлетающий.
Огонь твоих доблестей струит благовонный дым,
О знатности родичей твоих возвещающий.
Я деньги твои пытался выманить — выманил!
И дар получил я, твой карман облегчающий.
Когда мы сошлись, мою ты речь похвалил и стал
Стихами испытывать талант мой блистающий
И понял, что я побью любого противника,
Как меч полированный, секущий, сверкающий.
И ты, и твой быстрый конь — кровей благороднейших,
Звездою отмечены, как солнце, сияющей.
Я сказал ему:
— Выбирай, что понравится — себе забирай.
Он сказал:
— Дорожный мешок и то, что внутри, беру наудачу.
Я добавил:
