Эсхил - Античная драма

Тебе об этом мало ль я твердила?

Твердила ты — но страх меня смущал.

Отныне страхом не терзай души.

Но ложа материнского боюсь.

Чего бояться смертным? Мы во власти
У случая, предвиденья мы чужды.
Жить следует беспечно — кто как может…
И с матерью супружества не бойся:
Во сне нередко видят люди, будто
Спят с матерью; но эти сны — пустое,
Потом опять живется беззаботно.

Ты дельно говоришь… Но мать — в живых.
А если мать в живых, то, хоть и дельно
Ты говоришь, меня тревожит страх.

Но гроб отца — тебе успокоенье.

О да, но той… живой еще… боюсь.

Но кто ж она, которой ты страшишься?

Полибова вдова, Меропа, старец.

Чем вызван твой великий страх пред нею?

Ужасным, большим вещаньем, гость.

Дозволено узнать его иль нет?

Изволь. Когда-то был от Аполлона
Мне глас, что в брак я с матерью вступлю
И кровь отца пролью своей рукою.
Вот отчего далеко от Коринфа
Живу теперь, — и счастлив здесь. А все ж
Милей всего — родительские очи.

Так это страх привел тебя к изгнанью?

Еще боялся я отца убить.

Тогда тебя избавлю я, владыка,
От страха — я недаром добрый вестник.

И по заслугам будешь награжден.

Затем я и пришел, чтобы, вернуть
Тебя в Коринф — и получить награду.

Не возвращусь вовеки в дом отцовский.

Не знаешь, сын, что делаешь, коль ото…

Что, старец?.. Говори же, ради бога!

…Тебя от дома держит вдалеке.

Страшусь, глаголы Феба не сбылись бы…

Родителей бежишь? Боишься скверны?

Да, это, старец, ото страшно мне.

Сказать по правде, страх напрасен твой.

Но как же, если я от них родился?

Затем, что не в родстве с тобой Полиб.

Что ты сказал? Полиб мне — не отец?

Такой же он тебе отец, как я.

Ты для меня — ничто, а он родитель!

Ни он тебя не породил, ни я.

Но почему ж меня он сыном звал?

Из рук моих тебя он принял в дар.

И так любил, из рук приняв чужих?

Да, потому что сам он был бездетен.

А ты купил меня или нашел?

Нашел в лесу, в ущелье Киферона.

А почему ты в тех местах бродил?

Поставлен был стада пасти в горах.

Так ты пастух, батрак наемный был?

Я был твоим спасителем, мой сын.

Но отчего же я тогда страдал?

Свидетели — лодыжки ног твоих.

Увы! Что вспоминать о старом горе?

Я развязал проколотые ноги.

О боги! Кто ж преступник? Мать? Отец?

То знает лучше давший мне тебя.

Ты получил меня, не сам нашел?

Мне передал тебя другой пастух.

А кто он был? Сказать, наверно, сможешь?

Он, помнится, слугой назвался Лая.

Не прежнего ль фиванского царя?

Да, у царя служил он пастухом.

Он жив еще?.. Увидеть бы его…

Вам, местным людям, лучше знать об этом.

Из вас кому-нибудь известен, старцы,
Пастух, помянутый сейчас гонцом?
Кто с ним встречался здесь иль на лугах,
Ответьте! Срок настал всему раскрыться.

Он, думаю, не тот ли поселянин,
Которого увидеть ты желал?..
Но разъяснит всех лучше Иокаста.

Жена, гонцом помянутый пастух —
Не тот ли, за которым мы послали?

Не все ль равно? О, полно, не тревожься
И слов пустых не слушай… позабудь…

Не может быть, чтоб, нить держа такую,
Я не раскрыл рожденья своего.

Коль жизнь тебе мила, молю богами,
Не спрашивай… Моей довольно муки!

Мужайся! Будь я трижды сын рабыни,
От этого не станешь ты незнатной.

Послушайся, молю… О, воздержись!

Не убедишь меня. Я все узнаю.

Тебе добра хочу… Совет — благой…

Благие мне советы надоели.

Несчастный! О, не узнавай, кто ты!

Ступайте, приведите пастуха, —
Пусть знатностью своей одна кичится.

Увы, злосчастный! Только ото слово
Скажу тебе — и замолчу навек.

Куда пошла жена твоя, Эдип,
Гонима лютой скорбью? Я боюсь,
Не разразилось бы молчанье бурей.

Пусть чем угодно разразится. Я
Узнать хочу свой род — пусть он ничтожен!
А ей в ее тщеславье женском стыдно,
Наверное, что низко я рожден.
Я — сын Судьбы, дарующей нам благо,
И никакой не страшен мне позор.
Вот кто мне мать! А Месяцы — мне братья:
То вознесен я, то низринут ими.
Таков мой род — и мне не быть иным.
Я должен знать свое происхожденье.