Эсхил - Античная драма

Пусть прочь идет — хотя бы мне пришлось
Быть изгнанным постыдно иль погибнуть.
Я тронут речью жалобной твоей,
А не словами этого злодея.

Ты уступил со злобой. Но едва
Остынет гнев, раскаянье придет.
С подобным нравом: сам себе ты в тягость.

Уйдешь ты наконец?

Я удалюсь, Тобой отвергнут, но для них я — прежний.

Что медлишь во дворец ввести его, царица?

Нет, все разведаю сперва.

От слов родилось подозренье…
А может быть, навет и ложен, —
Несправедливость тяжела.

Бранились?

Да.

О чем шла речь?

По мне, разумнее — при бедствии всеобщем
Не возвращаться вновь к их прерванным речам.

Вот до чего ты с честностью своей
Дошел. Мой гнев ты погасить стремишься.

О царь, я не раз
В том клялся тебе!
Я был бы и вправду
Безумцем, глупцом,
Когда бы решился
Покинуть тебя.
Наш край дорогой
В тот год роковой
Ты вывел из бедствий
На правильный путь, —
Так будь же и ныне
Нам кормчим благим!

Молю богами, царь, и мне поведай,
Что столь упорный гнев зажгло в тебе?

Изволь: тебя всех выше чту, жена, —
В Креопте дело и в его коварствах.

Открой, коль можешь, в чем причина ссоры?

Он говорит, что я убил царя.

Он это сам надумал иль подучен?

Он подослал лукавого пророка
И утверждает, будто сам невинен.

О, перестань об этом думать, царь!
Меня послушай: из людей никто
Не овладел искусством прорицанья.
Тебе я краткий довод приведу:
Был Лаю божий глас, — сама не знаю,
От Феба ли, но чрез его жрецов, —
Что совершится рок — и Лай погибнет
От нашего с ним сына, а меж тем,
По слуху, от разбойников безвестных
Он пал на перекрестке трех дорог.
Младенцу ж от рожденья в третий день
Отец связал лодыжки и велел
На недоступную скалу забросить.
Так Аполлон вещанья не исполнил,
Не стал отцеубийцей сын, погиб
Лай не от сына, а всю жизнь боялся!
Меж тем о том пророчества гласили.
Не слушай их! Ведь если хочет бог,
Он без труда свою объявит волю.

О, как мне слово каждое твое
Тревожит душу и смущает сердце!

Какой себя терзаешь ты заботой?

Мне кажется, сказала ты, что Лай
Убит на перекрестке трех дорог?

Таков был слух, так говорят и ныне.

А где то место? Где случилось это?

Зовется край Фокидой, три дороги
Там сходятся — из Давлии и Дельф.

А много ли годов прошло с тех пор?

Да незадолго перед тем, как власть
Ты принял здесь, оповестили город.

О Зевс! Что ты судил со мною сделать?

Но что тебя смутило так, Эдип?

Не спрашивай… А внешностью, скажи,
Каков был Лай? Он молод был иль стар?

Он был высок и с проседью сребристой, —
На вид почти таков, как ты сейчас.

О, горе! Вижу: страшные проклятья
В неведенье призвал я на себя!

Мне жутко, царь! Скажи мне, что с тобой?

Боюсь, слепой провидец зрячим был!
Все прояснится, коль еще ответишь…

Мне страшно, но, что знаю, все скажу.

Отправился он с малой свитой или
С большим отрядом, как владыка-царь?

Их было пять, один из них глашатай,
В единственной повозке ехал Лай.

Увы! Увы.! Все ясно. Кто ж, однако,
Известье вам доставить мог, жена?

Слуга, — один он спасся и бежал.

Теперь у нас живет он, во дворце?

О нет, сюда пришел он, но, узнав,
Что власть тебе досталась после Лая,
К моей руке припал он и молил
Его послать на горные луга,
Чтоб только жить подальше от столицы.
Его я отпустила. Хоть и раб,
Он большей был бы милости достоин.

Нельзя ль его скорей вернуть сюда?

Конечно, можно; но зачем тебе?

Боюсь, жена, сказал я слишком много,
И потому мне встреча с ним нужна.

Пускай он явится сюда, — но вправе
Узнать и я, чем удручен ты, царь.

Не откажу тебе, я сам в тревоге.
Кому ж еще открыться мне, жена,
В моей беде? Итак, узнай: отцом
Мне был Полиб, коринфский уроженец,
А мать — Меропа, родом из дорян.
И первым я в Коринфе слыл, но случай
Произошел, достойный удивленья,
Но не достойный гнева моего:
На пире гость один, напившись пьяным,
Меня поддельным сыном обозвал.
И, оскорбленный, я с трудом сдержался
В тот день и лишь наутро сообщил
Родителям. И распалились оба
На дерзость оскорбившего меня,
Их гнев меня обрадовал, — но все же
Сомненья грызли: слухи поползли.
И, не сказавшись матери с отцом,
Пошел я в Дельфы. Но не удостоил
Меня ответом Аполлон, лишь много
Предрек мне бед, и ужаса, и горя:
Что суждено мне с матерью сойтись,
Родить детей, что будут мерзки людям,
И стать отца родимого убийцей.
Вещанью вняв, решил я: пусть
Коринф мне будет дальше звезд, — и я бежал
Туда, где не пришлось бы мне увидеть,
Как совершится мой постыдный рок.
Отправился — и вот пришел в то место,
Где, по твоим словам, убит был царь.
Тебе, жена, я расскажу всю правду.
Когда пришел я к встрече трех дорог,
Глашатай и старик, как ты сказала,
В повозке, запряженной лошадьми,
Мне встретились. Возница и старик
Меня сгонять с дороги стали силой.
Тогда возницу, что толкал меня,
Ударил я в сердцах. Старик меж тем,
Как только поравнялся я с повозкой,
Меня стрекалом в темя поразил.
С лихвой им отплатил я. В тот же миг
Старик, моей дубиной пораженный,
Упал, свалившись наземь, из повозки.
И всех я умертвил… И если есть
Родство меж ним… и Лаем… О, скажи,
Из смертных кто теперь меня несчастней,
Кто ненавистней в мире для богов?
«Кого ни свой не должен, ни чужой
Приветствовать и принимать, как гостя,
Но вон из дома гнать». И это — я,
Сам на себя обрушивший проклятья!
Я оскверняю ложе мертвеца
Кровавыми руками. Я ль не изверг?
Я ль не безбожник? Убежать бы мог…
Но мне нельзя к родителям вернуться,
В мой край родной: вступить придется там
В брак с матерью и умертвить отца,
Полиба, кем рожден я и воспитан.
Но в том, что сила, выше человека,
Мне посылает все, — сомненья нет!
Нет, грозные и праведные боги,
Да не увижу дня того, да сгину
С лица земли бесследно! Лишь бы только
Таким пятном себя не осквернить!